— Я скажу… что ты не виноват… что… я напугал тебя, и ты случайно…
— Уже второй человек, которого я режу ночью в парке этим ножом, — вновь покачал головой Малколм. — Никто не поверит ни в случайность, ни в самооборону. Прости, Рик, но я не хочу ни в тюрьму, ни в психушку. Тебе не надо было лезть в это дело. Я ведь предупреждал, — он выдернул нож.
Тот самый, да, с загнутым концом. Ну, он и не сомневался.
Рик пытался сказать что-то еще, но только кашлял, захлебываясь кровью. Ногти его рук в агонии скребли землю. Ноги несколько раз судорожно дернулись. Затем всякое движение прекратилось. Малколм сидел над ним с поднятым ножом, ожидая, не придется ли нанести еще удар, но, кажется, это не понадобилось…
— Полиция! Бросьте нож!
Яркий луч электрического света ударил сбоку. Малколм испуганно обернулся.
Ослепленный фонарем, он почти не видел лица копа, но ясно разглядел пистолет в его руке — той, что не держала фонарь.
Защита Джессики больше не действует. Возможно, этот патрульный уже несколько раз проезжал здесь, ничего не замечая — но только не теперь…
Однако он, похоже, один, и это дает шанс.
— Офицер… — пробормотал Малколм, лихорадочно соображая на ходу. — Я… только что нашел этого парня. Кто-то пырнул его ножом и убежал. Я пытался ему помочь… вытащил нож, но…
— Брось нож и подними руки!
— Да… — Малколм поднялся, поднимая руки, но по-прежнему держа в правой нож — брезгливо, двумя пальцами, не как оружие. — Я понимаю, как это выглядит, но тот тип, настоящий убийца, он может быть все еще где-то рядом… — говоря это, он медленно подходил к копу. — Вам бы лучше…
— Брось нож, я сказал!!! — рявкнул полицейский. — И стой на месте!
— Да… — Малколм остановился (далеко, черт, все еще слишком далеко!) — Вон он, вон, за деревьями! Позади вас! Берегитесь!
Очень избитый, очень примитивный трюк. Но когда ты один ночью в лесу (ладно, в парке) возле места преступления (и взрыва и пожара вдобавок), ты никогда не можешь быть уверен, что это трюк, не так ли?
На миг, на один только миг полицейский обернулся. Малколм бросился вперед, сжимая в кулаке нож. О, это был великолепный бросок. Смертельная опасность мобилизует все силы. Если бы ненавистный физкультурник увидел это, он бы предложил ему место в сборной.
Но коп все-таки оказался быстрее. Он развернулся и выстрелил уже практически в упор. Пуля вошла Малколму в левый глаз и вышла за левым ухом.
Звука выстрела он уже не услышал.
Доктор вздохнул, снял очки и принялся тщательно протирать их бархатной салфеткой.
Это была его давняя привычка перед подобными разговорами. Говорят, медики циничны, и в значительной мере это так. Во время операции он не воспринимал больного, как личность — и иное было бы просто непрофессионально. Для него это было просто… операционное поле, совокупность тканей, оболочек, сосудов, с теми или иными патологическими изменениями, которые надлежало устранить или, по крайней мере, смягчить. И даже если все кончалось плохо… что ж, по крайней мере, пациент уже ничего не чувствовал.
Но его близкие чувствовали, и объясняться с ними было самой тяжелой частью его работы. Наверное, он никогда к этому не привыкнет. Но что уж тут поделаешь… медицина не всесильна, а он не бог. Даже если перед операцией на него и смотрят, как на бога.
Доктор надел очки и вышел к ожидающей его паре. Высокий худощавый мужчина, еще не старый, с суровым костистым лицом, обрамленным аккуратно подстриженной бородой, обнимал за плечи полноватую невысокую женщину с заплаканными глазами. Но сейчас она не плакала. Она смотрела на доктора с надеждой.
— Начну с хорошей новости, — бодрым голосом сказал он. — Его состояние стабилизировалось. По всей видимости… я не могу давать стопроцентные гарантии, я не господь бог, но, скажем так, с вероятностью 99 % он будет жить.
Женщина выдохнула с облегчением, но мужчина лишь крепче сжал ей плечо — от него, конечно, не укрылось, что если есть хорошая новость, есть и плохая.
— Вы должны понимать, насколько мало было шансов, — продолжал врач. — Сквозное ранение головного мозга… медицине известны случаи, когда пациенты выживали после таких ранений, но их не так много. Самый удивительный, пожалуй, произошел в 1848 году, когда железнодорожному строителю Финеасу Гэйджу в результате взрыва пробило голову насквозь железным ломом диаметром в дюйм с четвертью — намного больше калибра любой пули. Тем не менее, спустя всего несколько минут он пришел в себя и смог двигаться и говорить…
— Доктор, нас интересует не Финеас Гэйдж, — перебил его мужчина.
— Да, конечно. К сожалению, в случае вашего сына не все так хорошо. Левое полушарие получило значительные повреждения, и глаз, конечно, утрачен безвозвратно, хотя в то же время правое полушарие не пострадало. А это значит, что, теоретически, личность могла сохраниться без… существенных изменений. Луи Пастер, к примеру, сделал свои знаменитые открытия, имея лишь одно функционирующее полушарие…
— Теоретически? — вновь перебил мужчина. Он, похоже, сразу выхватывал суть.
— К сожалению, ваш сын остается в глубокой коме, и все наши попытки вывести его из таковой остаются безуспешны. Я не могу с уверенностью указать, что именно препятствует его… возвращению — мы, к сожалению, все еще знаем о мозге слишком мало — но, опираясь на мой опыт и доступные публикации…
— Он придет в себя? — на сей раз доктора перебила женщина. — Хоть когда-нибудь?
— Я бы оценил вероятность этого как очень низкую, — мягко ответил врач. — Хотя, конечно, всегда остается место для надежды.
Он думал, что она снова заплачет, но она не заплакала. Только прижалась головой к плечу мужа.
— Может быть… извините, если это прозвучит цинично, но, может быть, так лучше для него же, — негромко добавил доктор. — Насколько я знаю, против него выдвинуты очень серьезные обвинения…
— Он не делал этого! — сердито воскликнула женщина. — Только не Малколм!
Мужчина успокаивающе погладил ее по плечу.
— Я, сами понимаете, не следователь и не могу об этом судить, — развел руками доктор. — В своей области, во всяком случае, я сделал все, что мог. Будем надеяться на лучшее; это все, что остается…
— Да, — ответил мужчина, — мы понимаем. Спасибо вам, доктор, — он развернулся, увлекая за собой жену, и они вышли в коридор.
Позже, осматривая, как заживает рана пациента (она заживала хорошо, учитывая тяжесть ранения и сложность операции), доктор думал, что был не вполне искренен с его родителями, употребляя слова «хороший» и «лучше». Сам он не считал, что они применимы к такому исходу. Как врач, он был обязан бороться за жизнь пациента, несмотря ни на что, но для себя лично в такой ситуации он предпочел бы смерть. Хотя по сути это и была смерть… энцефалограмма не показывала никакой активности мозга. Доктор раздвинул пальцами веки единственного оставшегося у пациента глаза, чтобы увидеть то, о чем он и так хорошо знал: неподвижный, неестественно расширенный зрачок, не реагирующий на свет. На какой-то миг черный круг этого зрачка вдруг показался ему зевом колодца, уводящего в темную пустоту, где нет ничего, кроме клубящегося тумана… представилось вечное блуждание в этой пустоте — причем так ясно, словно он и в самом деле оказался там. Он невольно отдернул руку; глаз закрылся, и иллюзия исчезла. Разыгралось воображение, подумал доктор. Разумеется, в таком состоянии не может сохраняться никаких остатков сознания. В интернете достаточно баек, утверждающих обратное, но это не более чем околомедицинский фольклор… Доктор кивнул медсестре, ожидавшей команды, чтобы сделать новую перевязку, и вышел из палаты.
— Благодарю вас, мэм, — служащий вложил в папку подписанный ею чек. — Позвольте заверить вас, что скамейка и табличка будут восстановлены в самое ближайшее время. От имени города и администрации парков хочу еще раз принести извинения за эту прискорбную…
