Я подошла к краю овражка, примеряясь к спуску.
— Куда? Очумела девка, — старик мотнул головой, растерянно наблюдая, как я неловко ставлю ноги на скользкие от влаги камни.
— Не волнуйтесь, — я переступила на следующий валун и вгляделась в глубь завала, — Мне надо…
Что именно надо дурной девке в овраге с кучей камней, мне придумать так и не удалось.
— Окстись! Ноги переломаешь.
— Лучше расскажите, почему этот ручей ребятня зовет проклятым? — постаралась отвлечь Олега Павловича.
Между камнями торчали пучки пожухшей травы, слипшаяся от влаги земля напоминала остатки старого раствора, из последних сил цепляющегося за булыжники. Ветер и ключник постарались на славу, большинство камней человеку даже не сдвинуть с места.
— Дык, — старик прочистил горло, — известная в наших краях страшилка.
Лесник посмотрел на меня с большой печалью. В какой-то мере я его понимала: приперлась городская или просто неместная деваха, задает вопросы, лазает по буеракам, вроде ничего противозаконного не делает, но того гляди — свернет себе шею на вверенной ему территории.
— Чем же сейчас пугают друг друга дети темными ночами у костров?
Я запустила руку в широкую щель между булыжниками. Холодные твердые округлости каменных боков, грязь, застревающая под ногтями, ошметки чего-то неопределенного, и так до тех пор, пока путь не преградил очередной булыжник.
— Дык, бают, здесь, у ручья, призрак мальчика живет, погибшего в лесу, мол, заводит он людей в глушь и бросает.
Слева завал камней был меньше, его накрывала основательная куча бурелома. Я стала раскидывать ветки в разные стороны, не особо заботясь, куда они летят. На ветках кое-где сохранилась увядшая листва, острые сломы сучков царапали руки, но я не обращала внимания, все еще надеясь на удачу. Все еще цепляясь за одну единственную фразу ключника. И за валенки, которые были на Сергее Гранине в тот день.
— Чушь это, — недовольно продолжил лесник, — Эту глупость мы с пацанами и придумали, малышей пугать, сразу после исчезновения Матвея. Понимаю, набрался ума-то к старости, не дело с таким шутовать, а тогда, — он махнул рукой, — Кто ж знал, что выдумка так приживется, а все из-за варежки этой…
Я обернулась, Олег Павлович сник и отвел глаза.
— Варежки? — ровно спросила я, но сердце сжалось от дурного предчувствия.
Ведь я понимала, что могу узнать, сунувшись в это дело, но до последнего надеялся на обратное. Видимо, зря.
— Дык, той-то нашли у ручья собаки. Не здесь, дальше, — он оглянулся, будто ища глазами место. — Мы со Славиком на крышу беседки частенько лазили, и как шеи не свернули, ума не приложу, — лесник вздохнул. — Уж не вспомнить, на какой день поисков это было, токомо, пока мы там сидели, кто-то из лесников или дружинников внизу перекурить решил. Тогда нам, пацанам, все в форме казались большими и значительными, вот мы и затаились, мужики не бабка Валя, по заднице пройдутся так, неделю потом не сядешь, — старик вздохнул, — Дык, от них и услышали, о чертовщине всякой, как варежку нашли, как собаки дальше брать след отказались, скулили и к ногам жались, как Дюшка лесник тогдашний дальше один пошел, да заплутал, в местах, которые с детства знал, вышел обратно часов через пять и совсем не в том месте, где намеревался. На том, считай, поиски и прекратились. Гадали потом: Матвея варежка или еще кого в лес потянуло.
— И? — ветки кололись, от холодного воздуха стыли пальцы, но я все продолжала копаться в буреломе. Теперь я не могла остановиться, не имела права.
— Дык, знамо дело его. Ему мать их на резинку пришивала, мы со Славкой слюнтяем и маменькиным сынком его дразнили, Матвей злился и срезал, мол, не малыш он вовсе, не потеряет, но, конечно же, терял. Так что, стало быть, пацан сгинул, одну варежку и нашли. Мы, дураки малолетние, и сочинили страшилку про проклятый ручей, который даже поисковые собаки переходить отказались и про призрак мальчика, — Олег Павлович развел руками и поправил ружье.
Больше я не оборачивалась, лесник молчал, переступая с тихим шелестом с одной ноги на другую. Другой бы давно махнул рукой на меня и вернулся назад, но этот все топтался и топтался. Уж не знаю, что тому причиной: неспокойная совесть, так некстати растревоженная воспоминаниями о пропавшем Матвее, о детских обидах и дразнилках, или долг лесника, взрослого и ответственного человека.
Я наткнулась на то, что с таким рвением искала, когда осуждающее сопение старика за спиной стало достаточно громким, и притворяться глухой на оба уха уже не получилось бы.
Откинув очередную ветку, я увидела характерные очертания, и маячившая в голове догадка переросла в уверенность. Покосившаяся склизкая от осенней влаги и поросшая мхом конструкция, Сергей сделал ее из крепких палок толщиной в руку, так что сгнить они попросту не успели. Я дернула и не очень длинный корявый шест, казалось бы, прочно зажатый меж валунов, он нехотя выскочил из узкой щели. Крест давно утратил форму, и поперечная перекладина покосилась, обещая в скором времени сложиться вдоль основания окончательно. Но это было не важным, главное, палки по-прежнему были крепко прикручены друг к другу.
Старик крякнул и перекрестился.
— Что это? — успел спросить он, прежде чем его удивленные светлые глаза замерли, брызнула кровь.
Охотник возник за спиной лесника как призрак, и тот успел охнуть, когда кончик острого ножа на сантиметр вышел из груди старика.
— Тём, нет! — закричала я, но было поздно.
Как сказала Пашка, я медлительный и неловкий человек, мне никогда не опередить нечисть. Я еще кричала, а Вощажников был уже мертв. Он повалился лицом на мокрую землю, бесполезное ружье съехало с плеча и ткнулось в осыпавшуюся хвою.
— Зачем? — хрипло спросила я.
Вместо ответа ветер толкнул ногой тело, и старик скатился в овраг к моим ногам, металлическое дуло громко звякнуло о камни. Спустя полвека Олег Вощажников, дразнивший и съевший как-то чужой пряник, умер там же, где Матвей Гранин.
Охотник посмотрел на крест, все еще зажатый в моей руке, и сказал:
— Я не вампир из фильма.
Только тут я заметила, что выставила крест вперед, защищаясь, прячась за церковный символ.
Еще одно заблуждение было развеяно на первом году моей жизни в Юково. Нечисть не боится распятий, не любит, конечно, но и не убегает в ужасе. Будь это иначе, наши бы и носа в город не совали, в историческом центре Ярославля чуть ли не каждая улица заканчивается церковью с куполами, которые, как известно, венчаются крестами. Это знание стоило мне клока волос, маленького медного распятия и недели заикания. Иконы в этом плане более действенны.
