— Кори, тебя к телефону! Я взял у мамы трубку. На другом конце линия была миссис Эвелин Пасмо, которая известила меня, что на литературном конкурсе, устроенном Художественным советом Зефира, я получил третье место в номинации коротких рассказов. Она звонила, чтобы предупредить меня, что мне предстоит прочитать свой рассказ на церемонии награждения в библиотеке мэрии во вторую субботу сентября. Я буквально лишился дара речи. В конце концов, собравшись с силами, я пробормотал: “Да, хорошо, мэм”. И положил трубку на рычаг. Первым моим чувством был небывалый восторг, от которого я чуть не вырвался из своих “хаш паппиз” и не воспарил к потолку, а вторым — небывалый ужас, от которого я немедленно грохнулся на пол. Мне придется прочитать свой рассказ перед всеми? Вслух? Перед полным залом людей, большинство из которых я едва знаю? Мама успокоила меня. Это было частью ее работы, она знала, что со мной делать. Она отлично справлялась со своими обязанностями. Она сказала, что у меня еще предостаточно времени для того, чтобы как следует потренироваться, что она очень гордится мной и ужасно рада моему успеху. Она немедленно позвонила отцу на работу в молочную: отец тоже порадовался моим достижениям и сказал, что сегодня он привезет мне две бутылки холодного шоколадного молока, потому что такое дело нужно обмыть. После этого я позвонил Дэви Рэю и Бену. Они тоже сказали мне, что третье место на взрослом конкурсе — это классно, но, быстро уловив дрожь в моем голосе, поиграли на моих нервах, на разные лады обрисовав картину того, как я буду выглядеть на сцене перед таким количеством солидных людей. “Что будет, если на твоей ширинке сломается молния и ты не сможешь подняться на сцену? ” — спросил меня Дэви Рэй. “Что, если твои руки начнут трястись так, что ты не сможешь удержать бумажку? ” — спросил меня Бен. “Что будет, если ты откроешь рот и не сможешь произнести ни слова? ” — спросил меня Джонни. И это мои друзья! Кто лучше них знает, как сбить тебя с пьедестала, верно? За три дня до начала школы, когда стоял отличный ясный день — по небу летели легкие облачка, а с юга дул теплый ветерок, — мы пригнали на великах к бейсбольному полю, привязав перчатки за шнурки к рулю. Мы заняли позиции вокруг восьмиугольника, который за время нашего отсутствия зарос сорной травой. Взглянув на табло, можно было легко убедиться в том, что не только наша младшая лига бьется в агонии проигрыша; команда взрослых, “Перепела”, тоже продула “Хайфлаерсам”, команде военно-воздушной базы, пять — ноль. Стоя почти по колени в траве и перебрасываясь мячиком, мы с грустью рассуждали на тему того, что лето проходит и ничего с этим поделать нельзя. Правда, в глубине души мы с восторгом предвкушали начало учебного года, потому что наступало время, когда свобода.., как бы это сказать, приедалась. Когда свободного времени становилось слишком много. Мы уже были готовы к тому, чтобы кто-то накинул на нас узду, для того чтобы мы могли всласть полетать следующим летом. Мы бросали сильные прямые и крученые верхние мячи и низкие “пылесборники”. Бен бросал “срезать головки червякам”, который мало кто умел, а Джонни пускал крученый так, что перед тем как влететь в перчатку, мяч делал “рыбий хвост”. Мы все, каждый в одиночку и все вместе, были свергнутыми королями. Хотя это лето было не последнее: будет и следующее, и не одно. Мы тренировались уже минут сорок и наши лбы были мокры, когда Дэви Рэй крикнул:
— Эй, смотрите-ка, кто идет! Мы дружно оглянулись. Прямо через траву к нам, руки в карманы, брел Немо Кюрлис. Он был такой же жердью, кожа да кости, настоящий шкет, его кожа по-прежнему была молочно-белой. И это в конце лета. Мать держала его на коротком поводке, это точно.
— Привет! — крикнул я.
— Привет, Немо! — подхватил Дэви Рэй. — Иди к нам, давай покидаем немного!
— Отлично! — подал голос Джонни, в голосе которого не было энтузиазма, потому что он хорошо помнил отбитые пальцы. — Наконец-то Бен попробует принимать твои подачи! Немо грустно покачал головой. Пройдя через поле мимо Джонни и Бена, он направился ко мне в “дом”. Когда он остановился передо мной и наконец поднял лицо, я увидел, что по его щекам текут слезы. Его глаза за толстыми стеклами очков были красные и распухшие от слез, ресницы слиплись сосульками.
— Что случилось? — с тревогой спросил я. — Кто-то обидел тебя? Тебя побили?
— Нет, — всхлипывая, ответил он. — Просто я.., я… К нам подошел Дэви Рэй, подбрасывая в руке бейсбольный мяч.
— Что случилось. Немо? Ты плачешь?
— Я… Немо крепко зажмурился и всхлипнул. Он изо всех сил старался успокоиться и взять себя в руки, но у него ничего не получалось.
— Я уешаю, — наконец выдавил из себя он.
— Уезжаешь? — Я нахмурился. — Но куда?
— Прошто уешаю. Уешаю иш города… — Немо махнул рукой в неопределенном направлении. — Мы переешаем. К нам в “дом” подошли Джонни и Бен. Так мы и стояли кружком вокруг Немо, который шмыгал носом и размазывал по щекам слезы. Бен не мог долго этого вынести и, отойдя в сторону, принялся пинать ногами камешки.
— Я зашел к тебе домой. Кори, штобы попрошашя, но твоя мама шкашала, што ты поехал на бейшбольное поле, — объяснил мне Немо. — Я прошто хотел попрошашя.
— Ясно. А куда вы едете? В гости? К родным? — спросил я.
— Нет. Новые потоки слез заструились по лицу Немо.
— Мы переешаем в другой город, Кори.
— Переезжаете? Куда же?
— Не шнаю. Куда-то далеко отшюда.
— Господи, — протянул Джонни. — Да вы всего-то лето в Зефире и прожили!
— Мы надеялись, что в следующем году ты будешь играть в нашей команде! — потрясение воскликнул Дэви.
— Вот именно, — подхватил я. — Ты же должен был пойти в нашу школу.
— Нет, — покачал головой Немо; я отчетливо увидел в его распухших глазах невыносимую муку. — Нет и нет. Мне нушно идти. Шавтра мы уешаем.
— Завтра? Почему такая спешка? Куда вы так торопитесь?
— Так шкашала мама. Шавтра мы уешаем. Туда, где папа шмошет продавать рубашки. Рубашки. Вот в чем дело. Рубашки. Никто в Зефире не носит хорошо сшитые белые рубашки. Я сомневался, что хорошо сшитые белые рубашки пользовались большим спросом хотя бы в одном городе, где пытали свое счастье мистер Кюрлис, его жена и сын, куда посылала его фабрика. Не думаю, что во всем мире нашлось бы такое место.
— Я не шмог… Немо поднял на меня глаза. От боли в его взгляде у меня защемило сердце.
— Я так и не шмог.., шавешти себе друшей, — сказал он. — Потому што мы вше время переешали.
— Мне жаль, Немо, — сказал я. — Жаль, что тебе приходится переезжать, очень жаль. Под влиянием мгновенного порыва я вытащил из своей бейсбольной перчатки мяч и протянул его Немо.
