Но ведь я физически страдаю! Спертый воздух, жара, эти надписи… Эти до боли редкие моменты, когда с потолка вдруг прорывается струйка прохладного свежего воздуха. Разве способен мой собственный мозг выдумать такое, так надо мной издеваться?!
Еще ладно был бы я виноват в чем-то. Казнил себя сам. Или был бы хоть игроком или спорщиком… Неудачно подкинул монетку — проиграл, выпала решка. Или продул в карты. Правильное число не угадал. Но ведь ничего похожего даже близко! Я всего лишь хотел… Я только…
А что, если я болен? Неизлечимо болен, но только никто еще не сказал мне об этом?
* * *
Сижу на полу, скрючившись, обняв колени, в самом центре проклятой комнаты. Черные и красные надписи льются потоком с потолка на стены. Они струятся, наплывают одна на другую. И я не могу их остановить. Это спам! Хохот раздирает мое пересохшее горло. Я смеюсь, кашляю, икаю от смеха. Спам. Спам?! Не может быть!..
Написано черным: «Может быть, есть на свете хорошие люди, но мне не попадались. У каждого хоть маленькая червоточина, но непременно вылезет наружу рано или поздно. Как моя подруга: „Ой, а пусть твоя няня выгуливает мою собачку? Все равно ей с Вадиком твоим гулять!“ „Ой, а пусть твой муж кран у меня посмотрит, а то — капает!“ Или приятель: „Прости, я тут машину поставил — думал, может, ты сегодня не в офисе?“
А как же!!! Я ж не в офис каждый день работать хожу. Зачем мне и муж, как не краны подружкам чинить? И няне я, конечно, буду платить, чтоб она с твоей паршивой собакой гуляла, а не с моим сыном. Давайте, пользуйтесь! Без лоха — жизнь плоха. Твари, твари все. Как сговорились. Думают, я для того и на свет родилась, чтоб им удобней жить было. Придурки!»
* * *
Я слышу шуршание. Оно за стенами. Невыносимо трещит в ушах… Давит. Давит уши! Не надо!
Кажется, я кричу. Вопли в кромешной тьме — это я? Или кто-то другой поблизости? Несчастный…
Это змея. Гигантская чешуйчатая громадина. Она укладывает толстые кольца своего тела вокруг стен моей крохотной тюрьмы — деловито, как женщина, которая умащивается на диване, чтобы полистать глянцевый журнал на досуге, пока муж и дети гостят где-то. А потом змея стискивает стены, и по ним бежит рябь: стекло хрустит и трескается… Еще немного — и сверкающие осколки брызнут в мою сторону…
Я задохнулся от ужаса и открыл глаза.
Вокруг все по-прежнему. Серые гладкие стены. Надписи. Красные и черные. Жара. Дышать горячо.
Жаль, что я не растение. Как все люди, я вдыхаю кислород, а выдыхаю углекислый газ, и его все больше накапливается в камере. Если ничего не изменится — я умру. Почему же именно я?!
Не понимаю. Я ведь жил как все живут. Выполнял что велено, что нужно — как все. Если и сделал кому-то плохо, так нечаянно. Чаще по глупости. И уж точно не больше других зла натворил. Да и можно ли это назвать злом? Какие-нибудь пустяки. Мелочи…
Но ведь должна быть причина!!!
Перебираю в памяти — ничего. Разве что сухой хлеб. Бабушка говорила: выбрасывать хлеб, даже сухой, которым хоть гвозди забивай, — большой грех.
А я не люблю сухой хлеб. Даже просто вчерашний не люблю, у которого корка подсохла. Сухая корка царапает десны, и потом от этого бывает оскомина.
Нет, я люблю свежий хлеб. Свежайший! Утром завариваю кофе — я пью его с молоком и сахаром. Отрезаю ножом янтарную на просвет пластиночку масла, кладу на пухлый белый мякиш булки…
Ха-ха-ха!
Конечно, вот она, причина моих терзаний, — ненависть к сухарям! В животе забурчало, и от хохота — еще сильнее, в желудке полоснуло бритвой, и я опять заплакал — от боли…
* * *
Написано красным: «Обожаю людей. Вы не любите людей, потому что не умеете их готовить. Ах, эта колбаса докторская! И замечательный суп из бакланов. Ммм! Пальчики оближешь».
Знать бы, кто это написал.
Уже несколько часов меня терзает голод.
Почему — часов? Может быть, дней?
Не знаю, сколько прошло времени. Давно. Я ведь спал. И терял сознание. А во сне время не измеришь.
Я слышал, что, если не пить воду, то человек умирает от жажды через три дня. Смерть от голода наступает позже, в зависимости от физических данных. Иногда требуется не меньше месяца… Смерть от удушья мучительнее, но быстрее.
Интересно, какой объем у этой комнаты? Как скоро она заполнится углекислым газом от моего дыхания?
На самом деле все подсчеты слишком приблизительны. Например, я видел сон, когда спал. Я мог спать семь часов, а мог — всего двадцать минут: сны будут сниться одинаково.
Хватит. Я не хочу высчитывать время своей смерти! Это слишком.
Написано черным: «Не знаю, за что можно любить людей. Ведь это просто мясные бочонки. Некоторые с жиром. Воняют и с душком».
Что-то подвигло моих мучителей — или он один? — на темы о еде… В ушах звон, но, кажется, это дребезжат равнодушные серые стены. Наверное, похититель и видит, и слышит меня. Я же болтаю без умолку — боюсь замолчать. Боюсь услышать снова тот шорох и потрескивание.
Я где-то читал, что человеческий мозг не выносит тишины. В долгом одиночестве тишина приводит к галлюцинациям, как зной над асфальтом вызывает миражи. Но на меня смотрят только серые стены. Они реальны настолько же, насколько реален я сам. И по этим стенам все ползут и ползут надписи — черная, красная. Попеременно.
Красная надпись на несколько секунд открывает невидимый мне воздуховод. А черная его закупоривает, преграждая доступ самой мизерной порции свежего воздуха. От чего я умру раньше — от жажды, от голода, от теплового удара или задохнусь? Давайте сделаем ставки!
Хохот снова душит меня, но в горло будто песка насыпали — смеяться больно, и я только трясусь и кривляюсь.
Если будет слишком много черных надписей на стенах — я задохнусь. Медленно. Кто-то придумал эту пытку…
* * *
Кажется, еще утром я был свободным человеком. Спокойно вышел себе на улицу, ни о чем не догадываясь, не подозревая. Шел, стискивая ключи в кармане плаща. Воробьи утром дрались у помойки, воюя за корку, выпавшую из чьего-то ведра. А я шел себе. Повернул на Афанасьевскую… И вдруг за моей спиной зашуршало. Как будто там волокли по земле чей-то труп. Что-то мертвое, длинное и сухое… Сердце тут же обросло льдом.
Черная надпись. Уже трижды подряд — черная. Мышцы напряглись сами собой, тысячи горячих иголок впились в тело. Руки и ноги начали подпрыгивать, хаотично трепыхаться. Что еще за напасть?
Это унизительно: дергаюсь, словно паяц, деревянная кукла на веревочках. Или того хуже — как дохлая лягушка под током.
