- В чем?
- В диагнозе!.. Я ведь не зря упомянул о вкусе. Вся жизнь - сплошная кулинария, и вкус к жизни - понятие отнюдь не абстрактное. Возможно, вкус - это и есть наша интуиция. Временами обстоятельства действительно могут казаться порождением бреда, но и тогда интуиция нашептывает правильный ответ. Должна нашептывать. Другое дело - слышим мы его или не слышим, но ответ всегда есть.
- Ответ? В смысле, значит, недосолено-пересолено - такой, что ли, ответ?
- Приблизительно, - Виссарион шутки не принял. - Я только хотел заметить, что без подсказки мы никогда не остаемся. Ее только надо воспринять, уловить внутренним слухом.
- И много тебе подсказала твоя интуиция, когда ты отбивался от налоговых комиссаров?
- Это дело разума, не совести. В таких случаях интуиция молчит.
- Хорошо вывернулся! - я хмыкнул. - Почему же не предположить, что и мой случай как раз из таких же? Да и какая, к чертям, интуиция, если миру хана?
- Почему ты так решил?
- Здрасьте - до свидания! Да я ж тебе только что подробнейшим образом все разжевал!.. Сам видел! Своими глазами! И на собственной шкуре, между прочим, испытал. Или снова продемонстрировать мои ноженьки? - Я непроизвольно стиснул кулак. - Если хочешь знать, от прежнего города едва ли четвертушка осталась! А может, и того меньше.
- Это ещё ни о чем не говорит, - Виссарион упрямо передернул остренькими плечиками, с неожиданной страстью выпалил: - Мир вовсе не кончился, Павел! Если говорить о кончине, то кончился твой мир, понимаешь? Ты задавил его своими собственными руками.
Я нервно прикусил губу.
- Что за чушь?
- Нет, не чушь! Миры сами по себе не пропадают, их душат - и душат на протяжении всей своей жизни. Рубишь ли ты яблоню, стреляешь ли в человека - любое действие способно обернуться против тебя. Самым прямым образом. Пусть банально и старо, но это так, поверь мне!.. - Он умолк, вглядываясь в меня, пытаясь по внешнему виду угадать, дошли ли слова его до моего разума. Напрасная попытка! Свое лицо я давным-давно научился надежно контролировать.
Помолчав некоторое время, Виссарион продолжил:
- Присутствие радуги нельзя объяснить наличием акварели. Если не ищешь причины, можешь таковую не найти вовсе. Нигде и никогда.
- Зато у тебя, кажется, с поиском причин все налажено отменным образом, - я криво улыбнулся. - Ну, так будь добр, растолкуй своему старому приятелю, что же такое кругом творится?
- А я уже сказал. Ты сам это должен почувствовать. Тем более что определенными задатками ты был наделен смолоду.
- Неужели помнишь?
- Помню. И фокусы твои застольные, и попытки вторгнуться в чужие головы. Только дар, Павел, просто так не дается. И твой дар тоже был для чего-то нужен. Но ты его не использовал, проще говоря - профукал. Дальше карт и спичечных коробков не продвинулся. Или я не прав?
Ответить Виссариону было нечего.
- Тем не менее, первопричину минувших событий ты наверняка осознал. Не умом, так сердцем. Чувствует же что-то эвенк, поедающий в буран собственные уши. Только им движут голод и обстоятельства, а вот что движет тобой?
В голове загудело злое пламя, с неожиданной силой захотелось ударить Виссариона, повалить на пол, затоптать насмерть со всеми его недомолвками и метафорами. Что он знал, черт его дери, о жизни и смерти? Да ничегошеньки!.. Я, а не он, вернулся оттуда. Я, а не он, потерял жену, друзей, десятки соратников! Рука сама потянулась к бутыли, слова Виссариона следовало залить, как заливают занимающийся огонь пожарные. Настойка вливалась в меня легко и просто. Вспухшее небо горело, жар раздавался в стороны, разогретую голову начинало кружить.
- Нам и предлагается всего два пути, - продолжал тем временем сокурсник, - либо любить, либо ненавидеть. Чего, казалось бы, проще, но большинство всю жизнь мечется где-то между. Таких судьба, как правило, не трогает, дает шанс поумнеть и разобраться. Иное дело с теми, кто выбирает, не колеблясь.
- На кого это ты намекаешь?
- А я не намекаю, я прямо говорю. Ты ведь свой выбор давно сделал?
- Сделал? Что-то не припоминаю такой памятной даты!
- А определенной даты и нет. Это враз не совершается, и мир не так-то просто уничтожить. Его загоняют, как матерого лося, всаживая под шкуру дробь и пули, идя по следам, постепенно настигая и, в конце концов, перерезая ножом горло. Можно остановиться в самом начале, можно одуматься на полпути, а можно не обнажить в роковую минуту нож и, отступив, позволить животному отлежаться и встать. Мир силен и могуч. Он легко излечивается от ран, но на это требуется определенное время. Люди же нетерпеливы и не любят ждать. Кто-то по слабости убивает себя, кто-то достает тот же тесак и замахивается на вселенную. На себя ли, других - в сущности это неважно. Неважно, потому что одно и то же… - В голосе Виссариона звучала непритворная скорбь. - Насколько я помню, у тебя никогда не было друзей, Павел. Даже в студенчестве. А это тоже симптом. Симптом крайне тревожный, свидетельствующий о том, что выбор неверен. Вот и выходит, что ты сам уничтожил свой мир. А теперь только наблюдаешь результаты.
- Результаты?
Виссарион величаво кивнул.
- Тот, кто открывает кингстоны, не должен впоследствии удивляться, что корабль тонет. Связь - самая прямая, её надо только разглядеть. От свирепого папаши разбегаются дети, циник остается, в конце концов, один-одинешенек, а жадные до солнца получают ожоги. Это тоже своеобразный выбор.
Раскашлявшись от долгой речи, собеседник хлебнул воды из кувшина. Подперев худой рукой подбородок, уставился в мутное оконце.
- Стекло надо бы протереть, совсем ничего не видно…
Я чуть было не вспылил. Ничего не скажешь, хорошая концовка! Язык зудел, хотелось высказаться про самого хозяина, про его собственное одиночество, но это походило бы уже на мальчишескую свару. Тем более, что, обитая здесь, в этой лесной глухомани, Виссарион вовсе не был одинок. Просто людям он предпочитал птиц и пчел, городским улицам - тень древесных кущ, кирпичным коробкам - гнезда, ульи и бревенчатые хижины. Именно это он и привел бы в качестве аргумента и, вероятно, оказался бы прав. Чудака Виссариона на потоке отнюдь не сторонились, никто от него не шарахался, как от прокаженного, скорее - наоборот. К нему частенько подсаживались за одну парту и за один стол, а по дороге домой почти всегда Виссариона сопровождала компания однокурсников. Смешно, но нелепые разглагольствования этого тихони многим откровенно нравились. А в конце концов, вышло так, что и сам я приперся не к кому-то, а именно к нему.
