— Я пойду наверх и сниму это платье, — сказала она. — В холодильнике есть «Перье». Если ты принесешь мне стакан, с ломтиком лайма, ты можешь стать счастливчиком, мистер.
Он усмехнулся, той — своей старой доброй — обольстительной усмешкой. Поскольку была одна укоренившаяся привычка в браке, которую они не возобновили с той ночи, когда он учуял ее открытие (да, учуял, как мудрый старый волк может почувствовать запах отравленной приманки), и примчался домой из Монтпилиера. День за днем они заделывали то, что он разрушил — да, верно, как Монтрезор обнес стеной своего старого приятеля Фортунато — и, секс на супружеской кровати будет последним кирпичом.
Он щелкнул своими каблуками и отдал ей салют в британском стиле, приставив пальцы ладони ко лбу.
— Да, мэм.
— Не задерживайся, — сказала она ласково. — Мамочка хочет того, что требуется Мамочке.
Поднимаясь по лестнице, она думала: Это никогда не сработает. Единственное, чего ты добьешься, погубишь себя. Возможно, он не думает, что способен на это, но мне кажется иначе.
Возможно, все будет в порядке. Учитывая то, что он не причинял ей боли раньше, как причинял тем женщинам. Вероятно, подойдет любая развязка. Она не могла потратить оставшуюся часть своей жизни, всматриваясь в зеркала. Она больше не ребенок, и не могла дальше прятаться в детском безумии.
Она вошла в спальню, но только для того, чтобы бросить свой кошелек на столик рядом с зеркальцем. Затем снова вышла и позвала:
— Бобби, ты идешь? Я действительно могла бы использовать эти пузырьки!
— Уже в пути, мэм, только добавлю лед!
И вот он вышел из гостиной в зал, держа бокал из хорошего хрусталя перед собой на уровне глаз как официант из комической оперы, слегка покачиваясь, когда подходил к ступеням лестницы. Он продолжал держать стакан так что, пока поднимался, ломтики лайма покачивались сверху. Его свободная рука слегка придерживала перила; лицо светилось от счастья и хорошего настроения. На мгновение она почти сдалась, а затем изображение Хелен и Роберта Шейврстоуна заполнило ее мозг, чертовски ясно: сын и его изнасилованная, искалеченная мать, плавающие вместе в реке Массачусетса, которая начала покрываться вокруг них льдом.
— Один бокал «Перье» для дамы, будет прямо….
Она видела, что осознание мелькнуло в его глазах в самую последнюю секунду, что-то старое, желтое и древнее. Он был больше чем удивлен; он был яростно потрясен. В тот момент она полностью поняла его. Он никого не любил и меньше всего ее. Вся доброта, нежность, ребяческая усмешка, и заботливые жесты — все было только камуфляжем. Он был оболочкой. Внутри ничего не было, только ужасная пустота.
Она толкнула его.
Это был сильный толчок, и он пролетел кувырком три четверти лестницы прежде чем упал внизу, сначала на колени, затем на руку, и наконец на лицо. Она слышала, как сломалась его рука. Тяжелый уотерфордский бокал разбился об не покрытую ковром подступень лестницы. Он снова перевернулся, и она услышала как что-то еще в нем хрустнуло. Он закричал от боли и кувыркнулся в последний раз прежде, чем приземлиться грудой на жесткий деревянный пол зала, со сломанной рукой (сломанной не в одном, а в нескольких местах) запрокинутой за голову под углом никогда не предназначенным природой. Его голова была повернута, одна щека касалась пола.
Дарси поспешила вниз по лестнице. Один раз она наступила на кубик льда, поскользнулась, и вынуждена была схватить перила, чтобы спасти себя. Внизу она увидела огромную шишку, выпирающую из кожи на затылке его шеи, ставшей белой, и сказала:
— Не двигайся, Боб, думаю, что у тебя сломана шея.
Его глаз повернулся, чтобы посмотреть на нее. Кровь сочилась из его носа — который выглядел также сломанным, — и намного сильнее текла из его рта. Практически хлестала.
— Ты столкнула меня, — сказал он. — Ох, Дарси, зачем ты столкнула меня?
— Не знаю, — сказала она, думая про себя, мы оба знаем. Она начала плакать. Плач прибыл естественно; он был ее мужем, и ему ужасно больно.
— О, Боже, не знаю. Что-то нашло на меня. Извини. Не двигайся, я позвоню в 911 и скажу им выслать машину скорой помощи.
Его нога поскребла по полу.
— Я не парализован, — сказал он. — Слава Богу за это. Но это больно.
— Знаю, дорогой.
— Вызывай скорую! Скорее!
Она вошла в кухню, бросила быстрый взгляд на телефон стоящий на подзарядке, затем открыла шкафчик под раковиной.
— Алло? Алло? Это 911? — Она вынула коробку мусорных полиэтиленовых пакетов «Глэд», тех, что использовала для остатков пищи, курицы или ростбифов, и достала один из коробки. — Это Дарселлен Андерсон, я звоню из Шуга Милл-Лейн 24, в Ярмуте! Вы меня слышите?
Из другого ящика она взяла полотенце для посуды. Она все еще плакала. Нос как пожарный шланг, говорили они, когда были детьми. Слезы это хорошо. Она должна была плакать, и не только, потому, что это будет лучше выглядеть позднее. Он ее муж, ему больно, она должна плакать. Она помнила, когда его голова была еще полна волос. Она помнила его роскошные движения, когда они танцевали под «Footloose». Он каждый год приносил ей розы на день рождения. Он никогда не забывал. Они ездили на Бермудские острова, где по утрам катались на велосипедах и занимались любовью днем. Они построили жизнь вместе и теперь, эта жизнь окончена, и она должна была плакать. Она обернула полотенце вокруг руки, а затем засунула руку в полиэтиленовый пакет.
— Мне нужна машина скорой помощи, мой муж упал с лестницы. Я думаю, что у него может быть сломана шея. Да! Да! Поторопитесь!
Вернувшись в зал с правой рукой за спиной, она увидела, что он слегка оттолкнулся ногой от лестницы и, похоже, попытался перевернуться на спину, но безуспешно. Она встала на колени возле него.
— Я не упал, — сказал он. — Ты столкнула меня. Зачем ты столкнула меня?
— Полагаю из-за мальчика Шейверстоуна, — сказала она, и достала руку из-за спины. Она плакала сильнее, чем когда-либо. Он увидел полиэтиленовый пакет. Увидел руку обернутую полотенцем. Он понял, что она хотела сделать. Возможно, он сам делал что-то подобное. Наверняка, делал.
Он начал кричать… только крик был совсем не похож на крик. Его рот был заполнен кровью, что-то сломалось в его горле, и звук, который он издавал, был скорее гортанным рычанием, нежели криком. Она зажала полиэтиленовый пакет между его губами, глубоко засунув в рот. При падении он сломал много зубов, и она чувствовала пеньки от них. Если они поранят ее кожу, то ей потребуются серьезные объяснения этому.
Она отдернула руку, прежде чем он смог укусить, оставив полиэтиленовый пакет и полотенце внутри. Она схватила его челюсть и подбородок. Другую руку она положила на его полысевшую голову. Плоть там была очень теплой. Она чувствовала, как она пульсировала кровью. Она зажала его рот, забитый комком полиэтилена и ткани. Он попытался оттолкнуть ее, но у него была только одна свободная рука, и она была той, что сломалась при падении. Другая была вывернута под ним. Его ноги дергались рывками взад и вперед по деревянному полу. Один ботинок слетел. Он булькал. Она задрала платье до талии, освобождая свои ноги, затем сделала рывок вперед, пытаясь оседлать его. Если у нее получится, возможно, она сможет зажать ему ноздри.
