Телефон все еще стоял на беззвучном режиме. Я пролистнул пропущенные вызовы. Кирилл. Ох, он же должен был приехать. Когда? Я набрал его номер. Он был в городе, волновался за меня, договорились встретиться в баре в Большом Черкасском переулке. Я положил трубку и понял, что чувствую что-то. Мне было страшно.
Десять минут на трамвае, двадцать – на метро до центра, я забыл наушники, слушал гул поезда в тоннеле, долгий звон тормозов, станция «Чистые пруды», следующая станция «Лубянка», шелест человеческого потока. Вынырнул из метро, попал под сапог солнца, скользнул в тень узкого переулка, тут и притаился мой, в общем-то, любимый московский бар. За стойкой суетился незнакомый бармен, по телику крутили «Схватку». Я взял джин-тоник и против обыкновения пошел за столик. Народу почти не было. Бармен мне чем-то не нравился, и джин-тоник в стакане слишком отдавал спиртягой. Но я успел повторить, прежде чем пришел брат и хлопнул меня по плечу.
– Хей! – Потом разглядел мое лицо и добавил ниже: – Хей. Ты чего?
Я пожал плечами и добил второй джин-тоник, в стакане остался только мелко накрошенный лед. Мы взяли по пиву, но мне нужно было что-то покрепче.
– Тебя как будто пережевали и выплюнули, – ворчал Кирилл. – Давай рассказывай уже.
– Я, наверное, домой вернусь.
– Домой – это в смысле здесь? Или в смысле в Тулу?
– В смысле в Кимовск.
– Там же делать нечего. Тогда уж ко мне давай пока. Только чего стряслось-то?
– Чертовщина. – Я горько усмехнулся. – В книжках так обычно пишут. «Чертовщина какая-то, воскликнул он!»
Видимо, я это выкрикнул. Бармен посмотрел на меня неодобрительно. Да пошел он. Я глянул на брата и без особой охоты начал рассказывать. Он хмурился и крутил кружку с пивом на столе, но не пил.
– Ты что-то принимаешь? – спросил он наконец.
– В смысле… – Я правда не сразу понял, что он имеет в виду; подумал про успокоительное сначала, про антидепрессанты, потом сообразил и разозлился: – Блин, Кирилл! Если бы я сидел на какой-то наркоте, если бы это был какой-то наркотрип, да, блин, какой тогда смысл мне спрашивать, что со мной?! Но конечно, Илья у нас просто наркоман!
Я вскочил, Кирилл хотел было меня задержать, но я пошел взять себе еще пива и ром с колой вдогонку.
Когда я вернулся, брат что-то бормотал, пытался меня успокоить, хотя сам ничего не понимал. Он не хотел, чтобы я возвращался. Он не говорил открыто, но я это чувствовал. Я все больше пьянел и ненавидел его.
– Я просто хочу вернуться на старую квартиру, – произнес я.
– Ну на фига? – после паузы, с проскользнувшей мукой в голосе, спросил он. – Поехали к нам, в Туле хоть цивилизация, тебе же крупные города нравятся.
– У тебя там полный дом детей, куда мне там?
– Придумаем что-нибудь.
– А мама живет одна в трехкомнатной квартире.
– Ну и зачем ей мешать?
– То есть я ей мешаю?
– Слушай, я не знаю, что там у вас, но ты же сам все понимаешь…
– То есть мама не хочет меня видеть? То есть я не могу вернуться домой?!
Кирилл тяжело вздохнул.
– Все из-за этого, да? Потому что мама тебя не любит? Ты же большой, блин, парень…
Наверное, он решил, что я все выдумал, так же проще – маленький капризный Илья, я обматерил его и ушел. Нашел другой бар и продолжил напиваться там. Я ни с кем не заговаривал, не обращал внимания на улыбки девушек. Народу прибавлялось, шум голосов начинал раздражать, и я шел искать следующую забегаловку. Темнело. Потом перед самым закрытием я сел в метро.
Станция «Площадь Подбельского», последняя, в вагоне нас оставалось двое, в соседнем еще один, старик, все какие-то потерянные. Двери раскрылись, люди вышли, спеша наружу, в ночь. Впереди звучали их гулкие шаги, я оглянулся – пустая серая мраморная станция с рядами колонн, тьма в тоннеле справа. Я пошел к выходу, пошел быстрее, потом захотелось бежать. За спиной эхом прокатился злобный хихикающий смех.
Я шел по пустынной улице вдоль трамвайных рельсов, торопился, а ноги искали, обо что бы споткнуться. Мне было страшно, я злился, хотелось послать всех на хер. Это казалось решением. Наконец я дошел до своего подъезда, ввалился в лифт, ткнул кнопку, не попал, засмеялся, потом со злостью пнул в стенку так, что кабина ощутимо задрожала. Снова ткнул, лифт поехал вверх. На этаже стояла Вероника. В ее карих глазах блестели испуг и удивление, а в руке была сигарета.
– Привет, – сказала она. – Это ты там с лифтом дерешься?
– Да попался под руку. То есть под ногу. А ты – чего это? – Я посмотрел на сигарету в ее пальцах. Она тоже на нее посмотрела и изогнула бровь, красиво.
– Ну тоже под руку попалось. – Она усмехнулась, но как-то невесело.
Чем она мне нравилась? Простенькая, маленькая, с ребенком. Блеск в глазах. Мы снова о чем-то болтали, о чем-то не о чем, хотя у каждого, чувствовалось, были какие-то тяжелые мысли, задвинутые поглубже. Я пытался стоять более-менее ровно, хотя тело требовало упасть и растянуться на полу прямо здесь. Вероника погасила окурок и бросила в пачку, банки-пепельницы тут не было. Тут же прикурила новую сигарету. У меня брови поползли вверх.
– Знаю-знаю! – Она поймала мой взгляд. – Вот такая я хреновая мать! – Пауза. – Вообще-то давно не курила, даже в институте не любила сигареты, кальян как-то лучше. – Снова пауза, вздох. – Что за писец? Что я за мать такая?
– Мне кажется, ты хорошая мать. Ну когда не куришь в подъезде одну сигу за другой. Да еще в компании бухого придурка.
– Который дерется с лифтами. – Она засмеялась, потом посмотрела на меня как-то ласково, с благодарностью. Хотя, может, мне показалось.
– У тебя все хорошо? – спросил я.
– Да, – задумчиво ответила она. Затянулась, выдохнула. – Только я Мишу не узнаю.
Молчание, я почувствовал, как подступает тошнота.
– В каком смысле? – тупо спросил я, хотя знал, в каком смысле. Кажется, я тогда вообще все уже знал.
– Нет, он такой же, внешне и… Может, пальчиками по-другому делает жим-жим, я не знаю. По-моему, он все теперь по-другому делает. Он спит по-другому! Я кричать хочу, когда на него смотрю! Я не могу, три дня уже так, скорее бы тетя приехала! Я ей ничего не скажу, просто пусть она будет с этим… А не я. Я ужасная мать, я так не могу, я ничего ему не говорю, но я смотрю, и мне страшно: где мой Мишенька?!
– Перестань, это пройдет, – солгал я.
Теперь ее глаза блестели от слез, она разозлилась, она мне не верила.
– Да, – сказала она, потом добавила: – Я тебе ничего не говорила.
– Хорошо.
– Никому ничего не говорила. – Снова этот задумчивый отрешенный тон, взгляд в сторону.
Вероника докурила, вновь спрятала окурок в пачку, попрощалась и ушла к себе. Я отпер свою дверь. Судя по ощущениям, голова была взорвана, в желудке колыхался мерзкий густой осадок, там тоже назревал взрыв. Я скинул и отпинал в сторону кеды, тут же избавился от носков и пошел было в туалет, чтобы заставить себя проблеваться. Но вдруг в темноте сквозь ткань надетых на мне бриджей загорелся маленький голубоватый прямоугольник. Это был экран телефона, беззвучный режим, кто-то звонил. Я достал мобильник, прищурился, закрыл один глаз и прочитал имя. Игорек.
