ДЖАД СИДЕЛ У ОКНА И ЖДАЛ. КОГО? РАЗУМЕЕТСЯ, МЕНЯ. ЖДАЛ, КОГДА Я ПРИЕДУ ДОМОЙ. НО ЧТО-ТО ЕМУ ПОМЕШАЛО. ПРОГЛЯДЕЛ ОН МЕНЯ.
Строгой шеренгой выстроились четыре банки из-под пива. Мало выпил, чтоб ко сну потянуло. А может, встал да в туалет вышел? Нет, нет, все это совсем не случайно. Грязные следы видны и у самого кресла. А меж ними — слабые, едва различимые отметины кошачьих лап. Будто Чер нарочно ступал след в след с Гейджем. Потом они, видно, пошли в гостиную.
С замирающим сердцем подошел Луис к двери, распахнул… Вон, раскинув ноги, лежит Джад. На нем старые рабочие штаны, фланелевая рубаха в клетку. Старик лежал в луже стылой крови. Луис заслонился рукой, отказываясь верить своим глазам. Но никуда не денешься: мертвый Джад укоризненно смотрел на него. А может, он корил себя за то, что привел в движение эту адскую мясорубку.
ДА ЕГО ЛИ ЭТО ВИНА? В ЧЕМ ОН ВИНОВАТ? — размышлял Луис.
Ведь ему обо всем рассказал Стенни Б., а тому — его отец, узнавший об индейском могильнике от своего отца, последнего торговца с микмаками, француза, жившего на севере страны еще при президенте Франклине Пирсе.
— Прости, Джад, — прошептал Луис.
Но Джад все так же укоризненно смотрел на него.
— Прости, если можешь, — повторил Луис.
Время вдруг повернулось вспять, и Луис увидел себя в этом доме в прошлом году на День Благодарения. Нет, не в ту зловещую ночь, когда они с Джадом тащили кота, а за их праздничным столом с индейкой, которую подала Норма. Они сидели, шутили, смеялись. Мужчины пили пиво, у Нормы в руках был стакан белого вина. Старушка расстелила белую батистовую скатерть, по углам поставила красивые серебристые канделябры, а он… А он сейчас той же скатертью накрывает тело Джада. Она опускалась неровно, как парашют, но, слава Богу, прикрыла лицо покойного. И сразу же на белом шелке проступила неровными розовыми лепестками кровь.
— Прости! — повторил в третий раз Луис. — Если можешь…
Вдруг что-то шерохнуло над головой и Луис оборвал себя на полуслове. Звук тихий, но отчетливый. ДРАЗНЯЩИЙ. Несомненно. Наверху хотели, чтобы Луис услышал.
Он быстро унял дрожь в руках. Подошел к кухонному, застланному клетчатой скатертью столу, достал из кармана три шприца, сорвал обертку, выложил в ряд. Извлек три большие ампулы, наполнил морфином шприцы. Доза такая, что лошадь с ног свалит или быка — Ханратти, к примеру. Спрятал шприцы в карман, вышел из кухни, миновал гостиную и остановился у лестницы наверх.
— Гейдж!
Из сумрака лестничной площадки раздался смешок, тусклый и недобрый, от чего у Луиса мурашки побежали по спине.
Луис медленно начал подниматься. До чего ж долог путь на второй этаж. Наверное, так, целую вечность, поднимается на эшафот приговоренный узник со связанными за спиной руками, понимая, что вот-вот присутствие духа покинет его, и сердце зайдется от страха.
Вот и второй этаж. Луис не спускал глаз со стены, а руку не вынимал из кармана. Долго ли, коротко ли он стоял — неизвестно. Снова ему показалось, что рассудок помрачается. Он физически ощущал это. Любопытно. Наверное, так же в лютую зимнюю пургу чувствует себя дерево (если деревья вообще способны чувствовать), с непосильной шапкой снега — вот-вот переломится. Любопытное ощущение. Занятное.
— Гейдж, хочешь со мной во Флориду?
Опять смешок.
Луис обернулся и увидел жену, которой некогда он приносил розу в зубах. Сейчас она лежала в коридоре на полу, раскинув ноги, как и Джад, затылком упираясь в стену. В такой неудобной позе иногда засыпают, зачитавшись.
Луис подошел к ней.
ПРИВЕТ, РОДНАЯ, ВОТ ТЫ И ДОМА.
Обои на стене забрызганы кровью. Сколько ударов нанесли ей? Десять? Двадцать? Кто знает. И все — его собственным скальпелем.
Вдруг в этом мертвом теле он увидел свою жену и закричал!
Крик его носился по пустому дому, населенному лишь мертвыми. Он кричал, выпучив глаза, посинев лицом от натуги, волосы у него стояли дыбом. Каждый крик — словно поминальный набат. Не об утраченных любимых горевал он. Крики его — это зов человека, теряющего разум. Все страшные картины недавнего былого вдруг разом окружили: вот на лазаретном ковре умирает Виктор Паскоу; возвращается домой Чер, а на усах у него — клочья зеленого мусорного мешка; бейсбольная шапка Гейджа, полная крови, валяется на дороге; но страшнее всего — видение на Божкиной топи: огромное чудище, валящее деревья, чудище с горящими глазами, Вендиго, злой дух северных стран, нежить, чье прикосновение пробуждает людоедские инстинкты.
Нет, Рейчел не просто убита.
Кто-то мучил ее и после смерти!
(Тррр-ах!)
Так происходит короткое замыкание или молния сражает наповал. Таким ударом или электрическим разрядом прислышался Луису скрип двери.
Он вскинул голову, готовый закричать: перед ним стоял Гейдж, губы у него были в крови, капельки стекали с подбородка. Он скалил зубы, сжимая в руке Луисов скальпель.
От первого удара Луис инстинктивно увернулся. Скальпель чуть не задел лицо, а Гейдж, вложив всю силу в удар, едва устоял. ТАКОЙ ЖЕ НЕУКЛЮЖИЙ, КАК И ЧЕР, пронеслось в голове у Луиса. Он подставил ногу, и Гейдж свалился на пол. Подняться он не успел. Луис оседлал его, коленом прижав к полу руку со скальпелем.
— Нет, не возьмешь, — заверещал оборотень. Лицо исказилось, его дергали судороги. В бессмысленных глазах запечатлелась лишь злоба. — НЕТ! ВРЕШЬ! НЕ ВОЗЬМЕШЬ!
Луису удалось вытащить из кармана шприц. Времени терять нельзя. Существо на полу ерзало, извивалось, билось рыбой, скользкое и верткое… Оно ни за что не расстанется со скальпелем, как ни выкручивай, ни ломай руку. Всякий раз, когда Луис заглядывал ему в лицо, он, казалось, видел разное: то мертвые глаза Джада, то изуродованный череп Виктора Паскоу, его шарящий по комнате взгляд; то, словно в зеркале, он видел себя, бледного, обезумевшего; то на него таращилась низколобая ужасная морда лесного страшилища: мертвые желтые глаза, вывалившийся длинный и острый раздвоенный язык. Чудище скалилось и шипело…
— Нет! Ни за что! Не выйдет! — Оборотень бился и извивался под Луисом. Он выронил шприц, и тот укатился в конец коридора. Луис поспешно достал второй и, не мешкая, всадил его в ногу Гейджа.
Оборотень заорал, еще пуще забился на полу, едва не сбросил Луиса. Он выхватил и третий шприц и воткнул иглу Гейджу в плечо. Потом встал и медленно пошел по коридору. Гейдж тоже поднялся и, шатаясь, двинулся за отцом. Шаг, другой, третий — и скальпель вывалился из руки, вонзился в пол и задрожал. Еще десяток шагов — и погасли желтые злобные глаза. Гейдж упал на колени.
