— Теоретически, какой-нибудь? Наверное, да, если он идет путем жертвы и готов завершить свой собственный личный опыт. Что же касается лично меня — то я ещё не слишком окреп энергетически для того, чтобы подвергнуться чему-либо вроде распятия. Или — для того, чтобы принять чашу с цикутой… Каждого зрелого методолога распинают на его собственной дыбе.
— А высшие силы? Н-неужели они совсем кинули нас на произвол судьбы, если здесь творится такое? Они не поддержат объединение?
— Для объединения нет никаких предпосылок. Нет почвы. А светлые силы уже выложили сюда всё, что могли. Если вспомнить всех замученных священников, непонятых учителей, забытые указания и учения… Были принесены совершенно немыслимые жертвы для того, чтобы хоть немного расшевелить болото. Сейчас требуется наша ответная отдача. И простые и примитивные, но чрезвычайно объёмные ассенизационные работы. Эту землю надо просто элементарно чистить от грязи, чтобы хоть что-то росло на ней. А перевес — не на нашей стороне. Вдобавок, если говорить чисто об эзотерике, здесь массово ведется широкомасштабная дискредитация и подрывная деятельность, создаются целые сети псевдодуховных организаций, засылаются подсадные утки для разрушения групп изнутри, устраняются или доводятся до самоуничтожения, нравственного или физического, лидеры групп… Время учителей прошло. Сейчас время, в лучшем случае, книжки читать.
— Т-то есть, сеятель засеял поле — и спокойно уходит, хотя вокруг кружат вороны?
— Да. Потому что иначе он привлечёт внимание этих чрезвычайно хищных птиц, и уж тогда они, без сомнения, склюют и сеятеля, и посевы. Ведь сеятелей — единицы. А ворон — миллионы. И зубы у них острые: это вороны-мутанты, они — с зубами.
— А ты тоже уйдешь, Андрей?
— Я — мелкая сошка, незаметный методолог, но и я уже с трудом выдерживаю вибрации этой земли. Тяжело. Скорее всего, я тоже уйду. Меня вытеснит отсюда реальность. Всё моё звено, все связанные со мной учителя — так или иначе, покинули эти края. И я уже нашел свой посох…
Андрей задумался, глядя на дорогу перед собою.
— Извини, Андрей, можно тогда последний вопрос: что такое логика видимого абсурда? Ты мне обещал пояснить это, — немного погодя вновь нарушил тишину Гера.
— Тебе понравился этот термин? Логика видимого абсурда — это один из уровней логики, типов логики. Всего их девять, но последние два — уровни, практически недостижимые для человеческого сознания. Можно сказать, что самый высший тип логики — седьмой. Это — язык притч, когда одними и теми же словами говорящий сообщает разным людям ровно столько знаний, сколько любой из них может вместить, в зависимости от их уровня восприятия. Шестой уровень — уровень поэтического, невыразимого нечто, шестого чувства. А логика видимого абсурда — это пятый тип логики: логики, впервые вышедшей и за пределы измерений, и за пределы смысла. Логика фразы, не говорящей ничего — и в то же время заключающей в себе больше, чем до конца законченная, устойчивая и умная фраза. На одно измерение за пределы трёхмерности выходит уже четвертый тип логики, логики фразы совершенной и самой ёмкой. Но с пятого уровня логики начинается выход и за пределы смысла. Ну, навроде…, - Андрей ненадолго задумался, — Скажем, так:
— Кто возвещает истину — мудрец,
а кто скрывает истину — безумец.
Ибо первый внешне безумен,
а второй — бесполезен.
Возвещающие истину порождают безумные толпы.
Скрывающие истину гибнут в одиночку.
Как найти середину?
Вначале — найди безумного мудреца.
А истина — лишь цветок,
Засушенный на страницах книги.
Глава 29. С точки зрения плюс
Наталья проснулась довольно рано и осторожно, чтобы не разбудить Сергея, вылезла из палатки. У костра уже сидел дядя Юра и заваривал чай. Наталья подошла к лавочкам и присела осторожно на самый край.
— Доброе утро! — сказала она дяде Юре.
— Доброе! — поддакнул тот.
Ещё по-утреннему звонко чирикали и пели птицы, было слегка прохладно. Резные листья липы и клёнов пропускали живительные утренние лучи. Над костром поднимался сизый дымок.
— Ну, что загрустила? О чем задумалась? — спросил Наталью дядя Юра, медленно приподнимая круглую свою голову с коротко подстриженными и от пробивающейся седины серыми волосами. Молодые пронзительно-голубые глаза с морщинками-лучиками смотрели ласково.
— Так… Подумалось, что многие на Поляне говорили об особом российском пути — а какой же это путь? Срам один и поругание…
Дядя Юра ответил:
— Не знаю сам, что здесь происходит. Разве кто правду скажет? Может, здесь действительно эксперимент какой ставят. Силы разные. Тяжело очень смотреть на то, что творится. Душу из нас всех вынуть хотят… Понимаешь, душу! Вопрос в одном только: не пора ли уже отступать к лесу?
— В смысле, уезжать? Куда? В Сибирь, на Алтай? А если и там — всё те же законы, те же правила, только в более жёстких природных условиях? Пэры, мэры, менты? В общем, всё — то же самое? Разве там дадут спокойно спрятаться? Появится лесник какой и спросит прописку. Или бандиты нагрянут.
— Я, дать, как видишь, сам никуда ещё не уехал. Хотя — не знаю, чего ещё ждать. Последние знаки идут. Всё не моё кругом, не мой это мир. Чужой, страшный. Только за городом и можно отдохнуть душой. Но — семья меня держит, друзья, работа. Какая-никакая хата. Молод был бы — может, валил бы уже куда подальше. А так — тяжеловато. Привык уже.
— Вот и я чувствую: не моя вся эта современная жизнь. Чужая, тяжёлая. Но — как не пускает что-то на волю. Карма, быть может, неотработанная. В леса, наверное, только святых и продвинутых уводит… Остальным — путь страшный, больной, тяжёлый.
— Ничего, дать, может, и прорвёмся. Страшнее всего, что мы все врозь. Разъединяют нас всеми возможными способами. Расколоты мы все, озлоблены. Уединиться хотим, отсидеться, раны зализать. Страшное время, чёрное. Особый путь России… Может, накрылся этот путь давно медным тазом. А страшный суд — давно уже начался. Страшный именно своей несправедливостью и болью. Ад… Он, пожалуй, здесь находится. Оторваны друг от друга и смертельно далеки мы от Бога…
Они помолчали, глядя, как горит огонь.
К костру в это время подошел и Николай, похлопывая себя по бокам, слегка потягиваясь и разминаясь.
— Вот ещё мне что непонятно, — продолжила разговор Наталья, — Я читала некоторые книги, в которых сказано, что у высокодуховных людей устанавливается непосредственная духовная связь с их конкретным учителем. Который их ведёт, курирует. Но, как же тогда — например, у Евграфия — уже не учитель, а Учителя? Они — что, сразу несколько его ведут? И все — мирового, так сказать, масштаба.
