В комнате было прохладно, струился летучий, прозрачный свет июньской ночи из окна, а Савел блаженно улыбался, его как раз венчали лаврами.
Акулову снилось кофе, бутерброд с ветчиной и даже нечто особенно лучезарное, симпатичное: что у него в руках вдруг сам собой образовался автомат ППШ, и его хозяин, самец зверочеловека, умирает в луже крови, а Вовка Акулов поливает автоматным огнем визжащее, лопочущее стадо. В этом сне Акулов был в состоянии стоять вполне вертикально, мог даже идти не морщась и не издавая стонов.
Михалычу снилось, что он дописал книгу «Почему советские ученые проявляют различные стадии дегенерации?», что эта книга вышла большим тиражом и продается на всех перекрестках. И что из-за этой книги на него уже было три покушения, а на задворках ученого городка академик Горбашка, выгнанные из краевой управы отставные прихвостни Простатитова и прочая, извините за выражение, интеллигенция сжигают его, Михалыча, чучело. Он блаженно улыбался и похрюкивал во сне от удовольствия.
К сожалению, мы не знаем, что снилось годовалой дочке Михалыча, она еще не может рассказать.
А еще одной девочке уже ничего не могло присниться. Там, куда она ушла, никому не нужная здесь, убитая подонками ради душного «счастья» подонков, есть много чего… Но снов, скорее всего, нет.
Но были люди, которым и в эти летучие, прозрачные ночи дивного северного июня снилось что-то не очень хорошее.
Крагову, например, опять снился отец. Он, Андрюша Крагов, еще маленький, и все взрослые кажутся огромными и возвышаются, как башни. И драгоценный родитель говорит презрительно, улыбаясь своей любимой улыбкой (которую с ходом лет позаимствовал у него сам Андрюша):
— Ну что, опять трусишь, любезный? В штаны-то хоть не навалил?
Образ отца, папули, папочки заволокся розово-кровавой дымкой, и вот Андрюша Крагов уже стоял посреди большой комнаты, и часть гостей покатывалась со смеху, а часть посматривала сочувственно, а папа, возвышаясь над семилетним Андрюшей, как боевой слон или как танк, громко им всем сообщал:
— Вчера соседская болонка гавкнула, мой засранец чуть на стол не залез. Поджилки тряслись у ублюдка.
Сон тут же перешел на другое, приятное, как Андрей Крагов пинает в лицо кого-то лежащего на земле, а избиваемый кричит и стонет. Между избиваемым и отцом не было ничего общего внешне, но между ними возникала какая-то неясная связь, и это было особенно приятно.
Ленькину снилось, что он защищает кандидатскую. Защититься он мечтал уже лет двадцать, но сон был вовсе не о приятном. Работа оказалась безобразная, ученый совет прятал неясные улыбки, сам Ленькин не мог вымолвить членораздельного слова.
Во сне Ленькин утирал раскрасневшиеся, залитые потом щеки, пытался тыкать указкой в диаграммы и схемы, но все время попадал не в те, а нужные куда-то потерялись.
Дамы бросали особенно соболезнующие взоры, члены совета переглядывались, пожимали плечами, плыл шепот:
— Почти пятьдесят… Последний шанс… Двое детей… Да черт с ним… Бросаем белые шары…
А в разгар этого позорища со стуком распахнулась дверь, с топотом вломился Чижиков и завопил:
— Отменить! Не заслужил!
И ученый совет в панике ринулся прочь, сшибая стулья, опрокинув ящик для бюллетеней.
Трудно сказать, что именно снилось Чижикову, потому что он был способен рассказать еще меньше, чем годовалая дочка Михалыча. Возвращаясь в Карск, Ямиками очень хотел немного пообщаться с Чижиковым…
По словам всех домашних, Чижиков «болел» уже несколько дней и из комнаты не выходил. Ямиками надолго запомнил жутко грязное, косматое существо, вокруг лысины которого дыбом стояли слипшиеся, засаленные до вертикального стояния грязные космы.
Существо три дня подряд валило в одни и те же штаны и теперь сидело посреди пропитанной тошнотными запахами комнаты, глядя безумными глазами.
Громко сопя, оно тянуло что-то маленькое за ниточку. Ямиками наклонился и увидел, к своему изумлению, таракана. Обычнейшего рыжего таракана, каких сколько угодно и в Японии. Таракан был ниткой привязан за лапку, и Чижиков его вытаскивал из-под кровати. Таракан оказался поблизости, и существо, расплескивая жидкость, налило в заляпанный стакан.
— С приездом! — сипло вякнуло существо, вылило водку в распухший, бесформенный рот.
Таракан, естественно, дал деру, сколько позволяла намотанная на палец Чижикова нитка.
— С отъездом! — наливало, снова вякало существо с почти неузнаваемым, опухшим лицом, с обезумевшими, заплывшими глазами. Ямиками на цыпочках удалился и уже в прихожей слышал страшный рев и вой:
— Во-оон!!! Воо-он стоит!!! А-аа-ааа!!! Не трогайте!! Не трогайте меня!!! Синие!!! Зеленые!!! Не трогайте!!! Уууу!!! — уже не голосом Чижикова вопило оно.
«Кажется, delirium tremens[2] и порный распад ричности», — подумал Ямиками-сан, как ему казалось, по-русски.
Но судя по последнему вою, бред Чижикова был ужасен и ничуть не соответствовал трепетному свету весны.
И Фролу снилось что-то страшное. Снился ему суд, и на этом суде вдруг оказывались живы все те, кто знал, как именно исчезли все его конкуренты. Все, кто занимался торговлей алюминием до того, как в этом деле появился Фрол.
Вот он сидел на скамье подсудимых, а свидетельские места заполняли какие-то странные люди. Фрол пригляделся, узнавая своих связных, подельников, членов воровского толковища, выносивших приговоры, членов своей шайки, узнавших уж очень много, — словом, всех, кого в разное время и по разным причинам ему пришлось убрать. Он точно знал, что все они покойники, что никак к нему не подкопаешься, что все, чьи показания могли быть для него опасны, давно закатаны в асфальт, вмешаны в бетон, скормлены свиньям… Но все они сидели здесь и все внимательно смотрели на него: в разодранных, запятнанных кровью костюмах, с дырами от пуль, с торчащими рукоятками финок, с пустыми, мертвыми глазами.
Фрол перевел взгляд на зал. Зал был полон, и все передние ряды молча смотрели на него. Все они тоже были в запачканной, простреленной одежде, с отверстиями от пуль, с неживым выражением лиц. И все это были люди, которых он убивал. Многих из которых убили те, кто сидел сейчас в креслах свидетелей.
Покойники ловили взгляд Фрола и приходили в возбуждение.
— К нам, к нам! Иди к нам!! — завыли, вскакивая, мертвецы.
И вдруг, как по команде, замолчали. Хлопнула дверь, и в зал вошел, почти вбежал и сел на место прокурора вполне живой человек, но при виде его совсем упало сердце у Фрола. Нанду сидел на прокурорском месте, глядя на него, как на помойку.
А все покойники смотрели на него.
— Взять его! — властно повел Нанду рукой от первых рядов к клетке Фрола, как Вий в одноименном фильме. И словно волна затопила пространство перед клеткой, и Фрол понял, что никакая решетка не удержит эти распяленные рты, простертые руки, скрюченные пальцы. Бежать!!! В панике метнулся было Фрол, но был пригвожден к месту вцепившимися в плечи костяными руками. Вскрикнув, метнулся, поднял лицо уголовник. Полураспавшееся, но странно знакомое даже таким, с отвалившимися кусками плоти, с обнажившимся черепом лицо…
