«Ребята обычно называют ее «молофьей», — пояснил Буги, — но мне старший брат сказал, что по-научному она называется «спермой». А когда ты «доходишь», надо как можно быстрее сунуть «палку» в пупок девчонки. Она проходит в живот, и из спермы появляется ребенок».
«И что, девчонкам это нравится?» — спросил Эдди. Рассказ Буги привел его в ужас.
«Наверно», — ответил Буги. Он и сам был смущен и озадачен.
— Слушай внимательно, — сказал Ричи. — А то потом опять что-то не поймешь. Эта болезнь бывает у некоторых женщин. Бывает и у мужчин, но чаще всего у женщин. А так парень подцепляет ее у девиц или…
— Или у д-другого п-парня, если он г-голубой, — добавил Билл.
— Точно. Но самое главное: когда обычно подцепляют сифилис? Когда трахаются с теми, кто уже заражен сифилисом.
— А что от нее бывает? — поинтересовался Эдди.
— Гниешь на корню, — просто ответил Ричи.
Эдди в ужасе уставился на него.
— Скверная болезнь, насколько я знаю. Я не шучу, — продолжал Ричи. — Сначала гниет нос. У некоторых сифилитиков вообще проваливаются носы, потом начинает гнить член и тоже отпадает.
— Х-хватит, п-пожалуйста, — взмолился Билл. — Я т-только что п-поел.
— Ничего не поделаешь — наука, — возразил Ричи.
— Так в чем же разница между проказой и сифилисом? — спросил Эдди.
— Когда трахаешься, проказой не заразишься, — мгновенно пояснил Ричи. И весело расхохотался, что весьма озадачило Билла и Эдди.
Весь следующий день Эдди постоянно думал о доме № 29 по Ниболт-стрит — так поразил он его воображение. Глядя на заросший сорняками двор, провалившееся крыльцо, заколоченные окна, Эдди чувствовал какое-то гипнотическое воздействие. Полтора месяца назад он оставил велосипед у обочины дороги (тротуар обрывался за четыре квартала), пересек лужайку и приблизился к веранде дома.
Сердце бешено колотилось в горле. После рассказа Билла о той ужасной фотографии Эдди понял, что теперь, приближаясь к дому, испытывает те же чувства, что и Билл, когда входил в комнату Джорджа. Самообладание покинуло его. Казалось, какая-то неведомая сила влекла его к дому.
Казалось, ноги его не движутся, а дом, безмолвный, мрачный, как будто приближается к тому месту, где он стоит.
Эдди услышал со стороны депо отдаленный рев дизельного двигателя, потом что-то лязгнуло — похоже, сцепление вагонов. Как видно, они переводили вагоны на запасные пути и собирали состав.
Рука Эдди судорожно вцепилась в аспиратор, но, странное дело, на сей раз у него не начался астматический приступ, как в тот день, когда он убегал от бродяги с прогнившим носом. Его пугало лишь ощущение, что он стоит неподвижно на месте, а в это время к нему подкрадывается дом.
Эдди заглянул под веранду. Там никого не было. Ничего удивительного. Была весна, бродяги обыкновенно появлялись в городе начиная с сентября. С тех пор, как он повстречал здесь безносого сифилитика, прошло шесть недель, за это время тот вполне мог приискать себе временную работу на какой-нибудь загородной ферме, даже при его отпугивающей внешности. Осенью требовались рабочие на уборке картофеля и яблок, а к декабрю предстояло соорудить снегозащитные заграждения, залатать крыши хлевов и сараев.
Никаких бродяг под верандой не оказалось, зато обнаружились многочисленные следы их пребывания. Пустые банки из-под пива, бутылки из-под виски. У кирпичного фундамента валялось одеяло, покрытое засохшими ошметками грязи; оно походило на дохлую собаку. Кругом были разбросаны скомканные газеты, одиноко маячил старый ботинок и густо пахло помойкой. Палые листья толстым слоем покрывали землю.
Эдди пролез под веранду, пополз на четвереньках; ему совсем не хотелось туда забираться, но он не мог ничего с собою поделать. Он почувствовал, как удары сердца гулко отзываются в голове. Перед глазами поплыли белые круги.
Запах становился все нестерпимее — пахло спиртным, потом и гнилыми листьями. Прелые листья и газеты даже не шуршали, а слабо шелестели, как будто вздыхали.
«Я бродяга, — ни с того ни с сего промелькнуло в сознании Эдди. — Я бродяга, мотаюсь по белу свету на товарняках. Ни гроша за душой. Домом не обзавелся, зато есть бухнина. Уж доллар как-нибудь наскребу. Где хочу — заночую. Недельку яблоки пособираю, недельку — картошку. А ударят морозы — сяду в товарный вагон, пахнущий сахарной свеклой, примощусь в уголке, обложу бока сеном, если оно там будет. Будет бухнина — тяпну из горла для сугрева, закушу чем Бог пошлет. Рано или поздно доберусь до Бостона, а оттуда, если вокзальная полиция не схомутает, покачу на юг собирать апельсины и лимоны. Или, может, подряжусь на дорожные работы — туристические трассы строить. Мне не впервой. Я одинокий бродяга, безработный, перекати-поле, ни кола ни двора у меня нет — одна дурная болезнь. Гнию на корню. Кожа потрескалась, зубы выпадают. Чувствую, как гнию изнутри, точно яблоко. Чувствую, как болезнь, проклятая, меня разъедает и точит, точит…»
Эдди взял двумя пальцами грязное одеяло и с брезгливой гримасой отбросил его в сторону. Одеяло прикрывало низкое окно подвала, одно стекло было разбито, другое так загрязнилось, что сквозь него невозможно было ничего рассмотреть. Эдди, словно загипнотизированный, подполз к окну, приник к стеклу, вглядываясь в темноту и вдыхая затхлый запах гнили и плесени.
Он отполз от окна, и тут появилось это лицо… Оно возникло внезапно, но в то же время нельзя сказать, чтобы неожиданно. Эдди едва бы смог закричать, даже если б у него и не разыгралась астма. Глаза его вылезли из орбит, рот раскрылся… И все же это существо не могло быть человеком — до того оно было изъедено. Человек бы не выжил в таком состоянии.
Лоб страшилища был расколот надвое. В отверстие проглядывала, словно стекло прожектора, белая лобная кость, покрытая, точно пленкой, желтоватой слизью. На месте носа виднелся хрящ над двумя красными вспухшими дырками. Один глаз весело поблескивал синим огоньком. Другая глазница была наполнена темно-коричневым гноем. Нижняя губа прокаженного отвисла. Верхней не было вовсе, рот скривился в усмешке, обнажив длинные клыки.
Оно мгновенно просунуло руку в разбитую половину окна, другой рукой ткнуло в замызганное стекло слева и разбило его вдребезги. Цепкие руки были усеяны болячками. В них кишели паразиты.
