— Я? Тебе?
— Заткнись, разрисованный. Ты, ты! Но сейчас работа важнее. По-родственному потом побазарим, когда все с плеч скинем. А сейчас буду с тобой, как с работником, ценным. С мастером. В-общем, так. Одевайся и приходи в банкетный. Когда все будут водку бухать и на дойки пялиться, мы с тобой сходим, посмотрим, и там я тебе все расскажу. Один на один. Идет? И будет у тебя еще куча времени, часа три или четыре. Сосредоточишься. А больше тебе и не надо.
— Откуда знаешь, сколько мне надо?
Яша усмехнулся и встал, поправляя запонки на твердых манжетах:
— А похожи мы с тобой. Как от одной матери братья.
Отодвинул стул и, подходя, наклонился, заглядывая Витьке в глаза:
— Вот только отцы у нас разные. Твой оттуда, — он ткнул палец к нежному потолку в кругах света, — а мой… — и бросил руку висеть свободно, показывая пальцем вниз, на мокрый отпечаток Витькиной ступни.
Дверь стукнула, а Витька еще несколько минут сидел, ощущая ступнями вместо пола тонкий лед, границей меж двух миров, от которой разлетались две бесконечности. В нижней бесконечности все шевелилось, опасно касаясь ног. Верхняя трогала веки и лоб легким ветерком. «А мы между ними, ходим, перемешиваясь», подумал Витька и осторожно встал одеться, уговаривая себя, — не провалится и не улетит.
Море качалось, выпив красного вина заходящего солнца. Смотрело вверх, запрокинув зеленое лицо, черное в середине от глубины и ему не мешали прозрачные облака, сыпавшие редкий снег, чтоб, как надо, в зимний праздник. Соленая вода обнимала огромный круглый мыс с впадиной в центре. Говорили, там был вулкан, давно, миллионы лет назад. Но ученые, рассмотрев в умные приборы берега и камни под цветущими травами, сказали свое слово. Не вулкан. Древние кораллы росли и умирали, создавая кольцо, подобное океанскому атоллу. А после окаменели, расталкивая море серыми плечами скал и валунов. Каменное кольцо, впору великану даже не из сказок или мифов, а еще большему.
…Теперь камень укрыт землей, как толстым живым одеялом. Земля поросла травами. И стало это так давно, что теперь камни, травы, деревья в балках и кайма желтого песка, которую вечно облизывает море — нераздельны. Иногда море, раскачавшись, выламывает из берега куски скал и роняет их в себя. Сверху наваливается на каменную рану оползень, укрывая глинистым одеялом обнажившиеся древние камни. Ждет трав. И они приходят. И снова все так же, как тысячи лет назад. Море, скалы под глиной, укрытой травами. Только вместо неподкованных копыт коней кочевников степь на холмах мнут колеса машин. Дыхание здешней земли, медленное и мощное, не дает строить удобных путей, — как проложить их там, где вдох разорвет асфальт ветхой лентой, а выдох сомнет разорванные концы, вспучивая рассеченные края новенького асфальта. Кажется, вот-вот земля оторвется и уплывет, крутясь, в море, пристанет к другим берегам и там заснет. Может, так и будет, но время земли медленно и не нам увидеть это. Нам лишь смотреть, как перемешивает земля сама себя, будто огромной ложкой, подскребая края песка. Делаются узкие пляжи широкими, а широкие пропадают через несколько лет, чтоб появиться с другой стороны круглого мыса. И те, кто живут здесь, дышат с землей и морем — пусть в тысячи раз быстрее течет их время, но оно вплетено в общее дыхание.
Те, кто живут здесь, ходят узкими тропами над бешеной водой каменных бухточек, и, когда земля, вздохнув, сдвигает кусок тропы вниз, к морю, то рядом протаптывается другая, чуть выше. Покатая, скользкая в дождь, но по бокам ее растут крепкие кустики полыни, тянут обтерханные суставчики пальцев, чтоб было за что держаться, не сваливаясь на зубы камней в воде.
Иногда на местных тропах сходятся враги. И тогда не сила решает все, а ловкость и быстрота. А иногда с тропы просто сбрасывают то, что уже не человек. И когда находят его посреди камней, среди воды — то мелкой то глубокой, уже не определить, жив ли был там, на тропе или принесен из других мест. Хотя… Здесь есть еще лодки: море спрячет тело надолго, если к ногам привязать груз потяжелей. Потому у моря пропавших всегда больше, чем найденных. И чаще всего найденные появлялись в Бешеной бухте.
О маленькой бухте с зеленой водой, в которой всегда шипела пена вокруг каменных клыков, будто в пасти зверя, рассказывали деды и прадеды. Оползни обходили ее стороной, но по краям, когда берег все-таки уставал держаться и скатывал в воду огромные глиняные ломти, в новых обрывах находили кости. Свежие торчали из рыжей глины высоко. А еще были другие — в самом низу, на уровне лица того, кто шел по песку вдоль обрыва. И становилось понятно — старые, очень старые кости, еще тех времен, когда посуда обжигалась из местной маслянистой глины и старый грек, почесывая потный живот в распахнутом по бокам хитоне, почти не глядя, набрасывал кистью по звонким поверхностям силуэты девушек, мужчин и богов. Одним рисовал в руки дудки и бубны, а рядом выписывал завитки лиан и украшал их цветами. Других вооружал мечами, копьями и отправлял в нарисованный бой. Потом, на пиру, хозяин дома, плеская из ритона, не попадет вином в широкий сосуд и ахнет, пьяно сердясь, об пол из тесаных плит новенькую посуду. Осколки сметут и выбросят в мусор на заднем дворе.
А после, когда давным-давно только ветер приходит в руины, земля вздохнет, поворачиваясь во сне, и высунутся из-под глины острые локотки расписных осколков. И чьи-то кости, принесенные водой из Бешеной бухты.
В поселке почти нет легенд. Может быть, потому что земля тут сама состоит из них и нет нужды говорить вслух о том, чем дышишь. Но о Бешеной бухте деды рассказывают, тысячи лет ей приносили жертвы, прося о том, чтоб селения стояли на прочной земле как можно дольше. И еще говорили, до сих пор по ночам, особенно зимой, когда ветер играет ножами, втыкая их в стылую воду, в бухте слышны крики и плач. …Лучше не стоять наверху долго, там, где каменный лабиринт выходит на ровную площадку, не смотреть вниз, наклонившись. Потому что зеленая вода бухты смотрит снизу в твои глаза. За тысячи лет она привыкла к тому, что ее кормят. И голод заставляет ее самой брать то, чего уже не дают люди.
А еще говорят, что дают до сих пор. Потому мыс бережет оба поселка. Но кто идет зимними ночами кормить зеленую воду — молчат. Лучше не говорить о таком и даже не думать. Мало ли пропадает детей или глупых девчонок по всей земле. А тут, ну, потеряется кто-то раз в году…
— Мам, я во дворе погуляю.
— Какой двор? Ночь уже! Иди за стол, что ты тут, в темноте!
Дверь в неосвещенную спальню открылась, как нарисованная на черной стене картинка — красками и шумом. Оттуда, из сердца праздника — огни гирлянд, запах сосновой смолы, смех и звяканье посуды. Вася уже посидел за столом, выпил большой фужер вишневого компоту, послушал, как маленькая племянница читает стих про кота и пирог из снега, ответил на вопросы про школу и станет ли космонавтом. И сполз со стула, ушел в спальню, окно которой выходило в черноту склона дальнего холма. За ним поднималось в ночное небо неяркое зарево, там — «Эдем». Там Наташа.
