— Сейчас перед вами откроется самый красивый вид в нашем городе, — с явной гордостью сообщил Дмитрий Алексеевич своей спутнице.
— Ну уж и самый красивый…
— Вот увидите!
Старыгин нажал на кнопку звонка, и почти тотчас дверь открыла невысокая сутулая женщина лет сорока с приятным улыбчивым лицом.
— Дима! — радостно проговорила она при виде Старыгина. — Ты к нам? Заходи, мы тебя угостим печеньем… а кто эта девушка?
— Консультант из института прикладной химии, — не моргнув глазом, соврал Старыгин. — А мы к тебе буквально на одну минуту, нам нужно взглянуть на трактат «О происхождении сущего и числах, его объясняющих».
— Ты имеешь в виду малый трактат Николая Аретинского? А какое отношение он имеет к прикладной химии?
— Самое прямое!
— Только здесь! — озабоченно ответила женщина. — Выносить нельзя, даже тебе!
— Понятное дело! Я знаю, как у вас все строго! Нам нужно только прочесть один абзац.
Женщина развернулась и, слегка прихрамывая, пошла по узкому коридору между двумя рядами высоченных стеллажей, до самого потолка уставленных картонными папками и коробками. Маша перехватила мимолетный ревнивый взгляд хранительницы рукописей и усмехнулась: похоже, та явно питала к Дмитрию Алексеевичу не вполне служебный интерес.
Коридор кончился, и они оказались в просторном кабинете с двумя огромными окнами.
Маша ахнула: она действительно никогда не видела ничего подобного. Одно окно выходило на Неву, ослепительно сверкающую под щедрым июльским солнцем, второе — на Зимнюю канавку и здание Эрмитажного театра. На другом берегу Невы виднелась Петропавловская крепость.
— Я вам говорил, — вполголоса промолвил Старыгин, заметив Машин восторг. — Правда ведь, замечательно?
В его голосе звучала такая гордость, как будто это он сам так расставил здания и провел реки, чтобы создать этот неповторимый вид.
Хранительница кабинета уселась за компьютер и защелкала клавишами.
— Малый трактат Николая Аретинского… — пробормотала она, вглядываясь в колонки цифр на экране монитора. — Вот он, единица хранения номер… тридцать четвертый шкаф, седьмая полка…
Она встала из-за стола и своей неровной, будто ныряющей походкой прошла к одному из стеллажей.
— Дима, помоги мне, пожалуйста…
Старыгин приподнялся на цыпочки и достал с одной из верхних полок большую картонную коробку.
— Только для тебя, — вздохнула хранительница и снова бросила на Машу недовольный взгляд.
Маше вдруг захотелось совершить какой-нибудь хулиганский поступок: показать зануде-хранительнице язык или разбить графин с водой, стоящий на подоконнике, либо же разбросать листочки из многочисленных папок, лежащих на письменном столе. Хотя за листочки, пожалуй, могут и побить, они тут все на бумажках повернутые… Маша ограничилась тем, что поглядела на хранительницу очень холодно и высокомерно.
— Вот оно! — победно проговорил Дмитрий Алексеевич, не обратив ни малейшего внимания на обмен женскими взглядами. Он открыл коробку и осторожно выложил на стол темный от времени манускрипт, каждый лист которого был аккуратно упакован в прозрачную пленку.
Маша взглянула через плечо реставратора и разочарованно вздохнула: документ был написан от руки почти совершенно выцветшими коричневатыми чернилами и каким-то удивительным почерком, очень красивым, но неразборчивым. Самое же главное — он был написан на совершенно незнакомом Маше языке.
— Какой это язык? — спросила Маша, искоса взглянув на реставратора.
— Латынь, разумеется.
— И вы можете это прочесть?
— Конечно, — он даже, кажется, удивился ее вопросу, как будто каждый современный человек просто обязан понимать латынь.
Маша почувствовала легкое раздражение: эти эрмитажные работники, похоже, смотрят на всех остальных людей свысока, как на полуграмотных.
Старыгин осторожно перевернул несколько хрупких страниц манускрипта, достал из кармана старинную лупу в красивой бронзовой оправе и начал медленно читать, на ходу переводя текст с латыни:
— Если ты встретил число, составленное из трех шестерок, знай, что это есть число Зверя, число Врага, и проистекает из этого числа многий грех, и гнев, и многие несчастья, и число это любезно Отцу Лжи, хозяину порока, врагу рода человеческого. Посему избегай всячески этого числа и всего, под ним рожденного. Если же ты встретишь число, составленное из четырех семерок, знай, что это есть число Света, и проистекает из этого числа свет, радость и прощение, ибо семь есть число, угодное Создателю, семь есть благое, священное число, а четыре семерки четырежды священны и четырежды угодны Господу нашему. Число это приносит благоденствие и благость, и человек, родившийся под этим числом, имеет большую силу и крепость противостоять греху и одолеть козни Отца Лжи. Да будет благословение на этом человеке, и да преодолеет он преграды и препоны на пути своем…
Старыгин тщательно сложил старинную рукопись и убрал трактат обратно в коробку.
— Вот она, вторая причина, о которой я вам говорил.
Маша моргнула, и в ту же секунду развеялся странный гипноз, в который она впала под влиянием слов средневекового автора. Она встряхнула головой, чтобы окончательно отогнать наваждение, и проговорила:
— Дмитрий Алексеевич, неужели вы всерьез относитесь к этой средневековой ахинее?
— Во всяком случае, тот, кто написал на картине число из четырех семерок, относился к этому достаточно серьезно. И так же серьезно относился к этому ваш дед, всемирно известный археолог, когда подарил вам эту бесценную безделицу. — Дмитрий Алексеевич задумчиво посмотрел на кулон из слоновой кости.
Маша собиралась снять кулон, но, когда была дома, это совершенно вылетело у нее из головы. Старыгин подошел ближе и взял костяной кулон в руки. Совсем рядом с Машиным лицом оказались его глаза — очень серьезные. Пахло от него краской, скипидаром и еще какой-то химией.
— Кстати, — добавил Старыгин, — на вашем месте я не носил бы пентагондодекаэдр так на виду. Кроме того, что он имеет вполне реальную и очень высокую цену, мне кажется, есть человек, для которого его цена гораздо выше всех денег мира.
— Что еще за человек?
— Тот, кто подменил картину. Тот, кто написал на второй картине число из четырех семерок. Тот, кто, на мой взгляд, еще не считает свою миссию законченной.
— Дима, — напомнила о себе хранительница кабинета, — ты закончил с трактатом? Может быть, все же сварить тебе кофе? И твоей спутнице из… гм… химического института?
— Спасибо, Танечка, — рассеянно отозвался Дмитрий Алексеевич, не отводя глаз от кулона, — мы пойдем. Очень много работы.
