— Чисто рождественский сувенир, и очень изящный… — со знанием дела сообщила Женя, разглядывая фигурку.
— К тому же соответствует прозвищу гражданки Горшковой, — закончил Альберт.
— Точно. Меня Ангелом некоторые кличут, — засмеялась хозяйка. — Пришла она довольно рано, чуть позже, чем вы сейчас. Я обрадовалась. Достала бутылку виски, кофе сварила. Она выпила рюмашку, и тут началось. Прямо бабья истерика. Давай жаловаться на свою судьбу, заплакала даже. Я ничего понять не могу. Главное, неконкретно говорит. Повторяет разную чепуху. Мол, грязь вокруг, одна грязь! С любой срыв может случиться. Клиент обидел или что похуже… А тут ничего определенного. Я ей толкую: расскажи конкретно, не прячь в себе, полегчает. Тут она вообще понесла о Боге, о дьяволе. Как будто с самого рождения обречена на страдания. Мол, под несчастливой звездой родилась, и весь род ее такой. Туману напустила. Якобы проклятье на ней какое-то висит. Бред! Тогда я ей напрямую: у тебя с мозгами все ли в порядке? Она отвечает: мол, с мозгами-то в порядке, а вот с другим… А с чем другим, не сказала. Думаю, может, заразу какую подцепила? Вдруг СПИД?! Снова напрямки. Она отрицает. Так в чем же дело? Где причина столь буйного поведения? Она снова о проклятии. Потом разговорилась. Как я поняла, не так давно она пережила очень сильный стресс, какие-то зверства. Отсюда все и пошло. ~~
— А дальше? — спросила Женя.
— А что дальше? Напилась она, что с ней в общем-то случалось.
— Она что, алкоголичкой была? — спросил Альберт.
— Стресс снимала.
— Ладно. Еще один вопрос. Тут при обыске в квартире убитой обнаружена одна интересная кассета.
— Кассета? Понятно… Это та, где мы и Кудрявый с прокурором… Это была ее идея. Говорит: давай подстрахуемся на всякий случай. Снимем на видео этих двух козлов. Мало ли что. Вдруг одну из нас прижмут. А кассета — отмазка. Так сказать, шантаж в благородных целях. Я охотно согласилась. Она была умной девочкой и знала, что делает.
— А снимал кто?
— Не знаю. Не вникала. Она только сказала: человек очень надежный, ради меня в огонь прыгнет. Кассету мы потом посмотрели с ней вдвоем. Она сказала: запись существует в единственном экземпляре. Да мне-то какая разница.
— Так, может, ее из-за кассеты убили? Горшкова пожала плечами:
— Сомневаюсь. Если бы за кассетой охотились, то наверняка вас опередили бы. Потом Кудрявого вскоре убили…
— Это-то и странно.
— Чего тут странного? Бандитов что ни день мочат. Свои же…
— А Монаков?
— Прокурор? А что он? Скорее всего даже не знает про то, что запечатлен для потомков. А вы ему сообщите? Пускай порадуется, что стал киноартистом. А может, по телику покажете? Ведь сенсация. Прославитесь на всю страну.
— Но кто все-таки снимал?
— Сказала же: не знаю. Все! Аудиенция окончена. Я и так сообщила вам больше, чем следовало. Только из симпатии к тебе, лейтенант.
— И что ты по поводу всего этого думаешь? — спросила Женя, когда они вышли из подъезда на залитую зноем улицу.
— Все эти бредни об эросе и танатосе не для меня. Мне кажется, дело в кассете.
— Ну а версия о маньяке?
— Нельзя сбрасывать со счетов и этот вариант. Ясно одно: нужно искать человека, который вел съемку. Кто это может быть? Скорее всего кто-то действительно очень близкий Вержбицкой. Которому она полностью доверяла. В то же время на такое может пойти человек заинтересованный. Потом я не верю в единственный экземпляр кассеты.
— Так кто же мог вести съемку? Ведь не пригласила же она оператора с телестудии?
— Я думаю, этим неизвестным мог быть только один человек. Ее сутенер.
— А у нее был сутенер?
— Можешь не сомневаться. И я обязательно узнаю, кто это.
— Можно было спросить у Горшковой. Альберт засмеялся:
— Думаешь, она действительно не знает, кто снимал? Ерунда! Знает, конечно. Но никогда не скажет. Более того, в эту минуту она наверняка звонит кому следует и сообщает о нашем визите. Знаешь что? Отправляйся в психиатрический диспансер. Проверь, не состояла ли Вержбицкая там на учете? Может, обращалась за консультацией или имела отношение еще каким боком, а я пробегусь тут по нескольким адресам, постараюсь уточнить некоторые предположения. Завтра доложишь. А пока разбежались.
В психдиспансере о Вержбицкой никто никогда не слыхивал.
Сейчас Женя в одиночестве сидела дома перед телевизором. Показывали какой-то допотопный фильм про правильных людей, которые противостояли людям неправильным и в конце концов их побеждали. Мать уехала на дачу, звала с собой Женю, но та сослалась на предстоящие завтра с утра дела. А может, и зря. Сидела бы сейчас на скамейке под вишней, взирала на шесть соток и подсчитывала предстоящий урожай.
Она вспомнила октябрь девяносто третьего. Танки прямой наводкой бьют по «Белому дому», снайперы садят с крыши и тут же рядом беспечно прогуливаются граждане с мороженым в руках. А она, Женя, видит происходящее, сидя дома на удобном диване перед телевизором. Разве это не удивительно? Вот танк врезал по сверкающей громадине парламента, клубы пыли, дым… Может, в этот миг гибнут люди, рвутся судьбы, а она и миллионы других с отстраненным любопытством взирают на это зрелище, жуя бутерброд или поглощая очередную кружку пива. Грандиозные катаклизмы потрясают страну, но они в лучшем случае лишь щекочут нервы в паузах между рекламой памперсов и сникерсов. Мир сжался до размеров телеэкрана. «За полгода конфликта в Бурунди погибло около миллиона человек!» — сообщает диктор. Миллиона!!! Ужасаешься на секунду и тут же забываешь, потому что рахитичные дети с раздутыми животами и смертной тоской в глазах уступили место вернисажу итальянской моды в Венеции.
Количество страдания не уменьшилось. Оно неизмеримо больше, чем, скажем, в середине века. Просто оно стало чем-то абстрактным, отразившись в экране, как в кривом зеркале.
Горит ли твой дом? Нет? Ну и слава богу! Завтра покажут что-то новое.
Мысли Жени прервал звонок телефона.
— Белову! — услышала она незнакомый голос.
— Слушаю.
— Это беспокоит дежурный по отделу. Через пять минут за вами заедет машина. Распорядился майор Буянов. Выходите к подъезду.
— А что случилось?
— Все расскажет сам майор. — В трубке раздались короткие гудки.
Кроме нее и водителя, в «Рафике» были четыре человека. Знакомым был лишь Буянов.
— Практикантка наша, — представил он Женю, — Якова Ильича Белова дочка.
— Ага, — заметил пожилой бородатый дядька, — преемственность. Похвально. А ты, Николай, зачем ее с собой тащишь?
