Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я отказался дать вам ещё одну возможность освоить мою диету. Впрочем, если вы, герр Краузе, вдруг пожелаете последовать за мной в области неизведанного мрака, я готов составить для вас как можно более полное руководство.
— Ну ты и сказочник, Айнтопф, — брезгливо протянул полковник. — Думаешь, если я поверил-таки в твоё гнилоядение, значит, поверю и в то, что ты стал жрать человечину и от этого превратился в неизвестную науке тварь? Брось дурачиться и зажги свет! Ой, извини — у тебя же светобоязнь. Надеюсь, хотя бы про неё ты не врёшь...
— Мне нужно поесть, герр Краузе, — невпопад ответил дядюшка Айнтопф. — Физически я довольно долго могу обходиться без пищи, но самое чувство голода в моём теперешнем состоянии дьявольски мучительно, и я как раз собирался ужинать, когда появились вы. Я с удовольствием бы попотчевал и вас чем-нибудь, но у меня не осталось подходящей еды...
— Ничего, — махнул рукой полковник, — я сегодня плотно пообедал. — На самом деле он не ел ничего — на тот случай, если от балюта его всё же будет рвать.
— ...И пусть соловья не кормят баснями, — продолжил дядюшка Айнтопф, — но я всё же надеюсь искупить своё негостеприимство, до рассвета развлекая вас чтением отрывков из кулинарно-приключенческой книги, которую я всегда мечтал написать и собираюсь на днях закончить!
Скрипнуло кресло. Послышались шаги — полковник только сейчас обратил внимание, что поступь дядюшки Айнтопфа звучит одновременно шлёпающе и цокающе. «Надо сказать ему, чтоб он не ходил босиком или хотя бы постриг ногти», — пьяновато подумал герр Краузе. Шаги удалились, затем вернулись. Снова скрипнуло кресло. Дядюшка Айнтопф засопел, заурчал и зачавкал.
— Замкнутость совсем испортила твои манеры, Айнтопф, — отрешённо сказал полковник. — Кстати, ты не против, если я закурю?
Вскоре после знакомства с Ирмой он наплевал на запрет доктора Шварца и снова начал разжигать свою трубку — душистый дым чёрного кавендиша придавал пресной жизни маломальский вкус и слегка притуплял муки неразделённой любви. Но сейчас дело было не в Ирме — полковнику требовалось хорошенько обдумать дядюшкину затейливую историю, а способа подстегнуть мысли лучше, чем добрая затяжка, он не знал.
— Чувствуйте себя как дома, герр Краузе, — беспечно прожевал дядюшка Айнтопф.
Когда-то про полковника говорили, что он способен набить и раскурить свою носогрейку даже с закрытыми глазами, и вот теперь представился случай выяснить, какова доля истины в этой шутке. К сожалению, дядюшка Айнтопф был занят ужином и не смог оценить, как ловко полковник справился с первой задачей.
— Вот так, — удовлетворённо сказал герр Краузе, стиснув зубами мундштук, — а теперь огоньку... — Он достал коробок со спичками.
Чирк! Головка спички оставила на намазке коробка яркий, мгновенно погасший след, но не загорелась. Чирк!
— Стойте! — невнятно взвыл дядюшка Айнтопф, внезапно сообразивший, что сейчас произойдёт. — Остановитесь же!
Он опоздал. Спичка вспыхнула — словно жёлтый мотылёк, встрепенувшись, тут же сложил дрожащие крылышки. Пляшущий свет безжалостно раздёрнул бархатные шторы мрака и явил прищуренному взору полковника того, кто восседал, сгорбившись, в кресле напротив.
Это был невозможный, противоестественный гибрид — плешивый получеловек-полупёс с костлявым телом, покрытым какой-то плесневой коркой, с остроухой и плосконосой собачьей мордой, с глазами, светящимися как раскалённые угли. На левой лапе кошмарного существа тускло посверкивали золотые часы — и так же блестело обручальное кольцо на пальце изящной руки, оторванной у локтя, которую истекающее слюной чудовище грызло будто варёный кукурузный початок.
— Господи! — выдохнул полковник, не в силах отвести взгляд от открывшейся ему картины. — Господи боже мой!..
— Я же говорил, что вам не следует видеть меня... — оторвавшись от своей жуткой пищи и заслонив слезящиеся глаза лопатовидной пятернёй огорчённо протявкало существо, чьи исковерканные, уродливые черты, тем не менее, отчётливо напоминали внешность дядюшки Айнтопфа. — Но теперь уж смотрите внимательнее! Утрата человеческого облика, существование в полной темноте и питание трупами — вот цена, которую вы должны будете заплатить, если всё же последуете моей диете. Цена высоковата, что правда, то правда, но и товар превосходен — не долголетие, а бессмертие!
Эта реплика сделала сцену совершенно непереносимой для сердца, истерзанного возрастом и запоздалой страстью, и оно отказалось функционировать. Полковник ахнул и обмяк, бессильно запрокинув голову. Спичка погасла. Так и не зажжённая трубка выскользнула из приоткрытого рта и стукнулась о пол.
— Герр Краузе! — инфернальное существо, в которое превратился бывший кухмистер, отбросило руку пасторши, запрыгнуло на стол и начало тормошить полковника, ненамеренно полосуя его одежду длинными когтями. — Что с вами? Очнитесь, герр Краузе!..
Тот не отвечал. Существо прислушалось к его пульсу, но ничего не услышало.
— Покойтесь с миром, полковник, — проскулило оно, смахивая слёзы и сглатывая густую слюну. — Я положу вас в мелассу, чтоб вы поскорее дозрели... Айэ, Мордиггиан! — Скуление перешло в лай и вой. — Айэ, Нуг! Айэ, Шуб-Ниггурат!..
В конце января Ганс привёз Вонючке осапателую кобылу, которую пришлось усыпить, чтоб не перезаражала остальных лошадей. По всем правилам опасную тушу следовало сжечь, но Ганс рассчитывал получить за неё немалый барыш. А что до опасности, так ведь стрескал Вонючка в запрошедшем году бруцеллёзную козу — и ничего, не чихнул даже, ему небось и сап нипочём будет.
Вернувшись на следующий день, Ганс обнаружил кобылу нетронутой — разве что вороньё уже успело выклевать ей глаза да немного попортить шкуру на брюхе. Денег в условленном месте, то есть под валуном у крыльца, не нашлось. Похоже, Вонючка всё-таки отравился дохлятиной и отбросил копыта, раздосадованно смекнул Ганс и вызвал по мобильнику полицию.
Дверь оказалась незапертой. Стражи порядка включили фонарики и молодецки вломились во тьму, предполагая отыскать разлагающийся труп хозяина, но сразу же, позеленев и кашляя, выскочили обратно, на свежий воздух: в непроветриваемом помещении стояла такая густая и удушливая вонь, что там просто невозможно было дышать. Провести осмотр удалось только позднее, когда привезли респираторы. То, что увидели полицейские, не осмелилась описать ни одна городская газета — даже таблоид, основанный репортёром, некогда написавшим статью про диету дядюшки Айнтопфа.
Полы в доме покрывал толстый слой высохших испражнений. По углам валялись рваные тряпки и дочиста обглоданные кости. На столе в гостиной лежала перепачканная землёй аккуратно сложенная стопкой распечатка («Граф д'Эрлетт, — сообщал заляпанный жиром титульный лист. — Культы гулей»), а на лакировке самой столешницы были тщательно выцарапаны чем-то очень острым непонятные значки и бессмысленные надписи вроде «КХВГЛФХГН НЙАРЛАТОТЕП» или «ЙХТНГЙНГАИ ЙОГСОТОТ», вызвавшие у офицера, первым заметившего их, сильный бессознательный страх. В ванной комнате в наполненной чёрной патокой ванне квасились человеческие останки: руки, ноги и голова, все со следами глубоких укусов. Хозяин дома, живой ли, мёртвый, отсутствовал — и, похоже, уже довольно давно.
