Когда он осветил первую страницу, наступил краткий миг просветления. В этот краткий миг часть его сознания закричала: «Гарольд! Прекрати!» Голос был таким повелительным, что он задрожал с головы до ног. И в этот миг он почувствовал что может остановиться, положить дневник на место, отказаться от нее, предоставить их самим себе, чтобы не случилось что-то ужасное и неисправимое. В этот миг казалось, что он может отодвинуть от себя это горькое питье, выплеснуть его из чаши и наполнить ее тем, что для него найдется в этом мире. «Откажись, Гарольд», — умолял его этот голос, но, похоже, было уже слишком поздно.
В шестнадцатилетнем возрасте он отказался от Берроуза, Стивенсона и Роберта Ховарда ради других фантазий, фантазий, которые он одновременно горячо любил и ненавидел — не о ракетах и не о пиратах, а о девушках, опускавшихся перед ним на колени в своих шелковых прозрачных ночных рубашках, в то время как он, Гарольд Великий, абсолютно голый, сидел, развалясь на своем троне, готовый в любой момент отхлестать их небольшими бичами или тростями с серебряными набалдашниками. Это были горькие фантазии, в которых принимала участие каждая симпатичная девушка из оганквитской средней школы. Эти сны наяву всегда заканчивались семяизвержением, которое приносило больше страданий, чем удовольствия. А потом он спал, и сперма коркой засыхала у него на животе. У каждой дворняжки есть свой день.
И теперь они вновь были с ним, эти горькие фантазии, эти старые обиды, чьи зубы никогда не затупятся.
Он снова начал читать.
В четыре часа утра он положил дневник Фрэн на прежнее место. Он не принимал никаких особых предосторожностей. Если она проснется, — подумал он холодно, — он просто убьет ее и убежит. Куда? На запад. Но он не остановится в Небраске и даже в Колорадо, о нет.
Она не проснулась.
Он вернулся к своему спальному мешку и ожесточенно занялся мастурбацией. Потом он уснул, но сон его был неглубоким. Ему снилось, что он умирает на крутом скалистом склоне. Высоко над ним, паря в восходящих потоках теплого ночного воздуха, летали стервятники в ожидании поживы. Не было ни звезд, ни луны…
А потом в темноте раскрылся ужасный красный Глаз: хитрый, жуткий. Глаз вселял в него ужас, но в то же время не отпускал от себя.
Глаз манил его.
На запад — туда, где собирались тени, исполняя свою сумрачную пляску смерти.
В тот вечер они разбили лагерь к западу от Джойлета, Иллинойс. Они пили пиво, разговаривали, смеялись. У всех было такое чувство, что самое худшее осталось позади, в Индиане. Особенно все обратили внимание на Гарольда, который был весел, как никогда.
— Знаешь, Гарольд, — сказала Фрэнни поздно вечером, когда компания уже начала разбредаться, — по-моему, я никогда не видела тебя в таком хорошем настроении. Что с тобой?
Он весело подмигнул ей.
— У каждой собаки есть свой день, Фрэн.
Она улыбнулась ему в ответ, несколько удивленная. Странное выражение, но от Гарольда этого можно ожидать. Впрочем, все это не имеет значения. Самое главное, что дела наконец-то пошли на лад.
В ту ночь Гарольд начал вести дневник.
45 Как долго он шел на запад? Бог, может, и знает, но Мусорный Бак не знал. Дни. Ночи. Особенно он помнил ночи.
Он стоял, покачиваясь в своих лохмотьях, и смотрел вниз на Циболу. Город Обетованный, Город Мечты. Искалеченной рукой (запястье, сломанное при прыжке с лестницы нефтяного резервуара компании ЧИРИ, срослось неправильно) он взял флягу и допил остатки воды.
— Цибола! — пробормотал он. — Цибола! Я иду! Я иду! Я сделаю все, что ты хочешь! Я отдам за тебя жизнь!
После того, как он немного утолил жажду, его потянуло в сон. Он уже почти заснул, когда мысль впилась в его мозг, как ледяное лезвие стилета.
«А что если Цибола — это только мираж?»
— Нет, — пробормотал он. — Нет, ой-ой, нет.
Но простое отрицание не могло отогнать эту мысль. Что если он выпил последние остатки воды, празднуя появление миража? Он по-своему признавал свое сумасшествие, как часто бывает с безумцами. Если это только мираж, то он умрет здесь в пустыне, и им пообедают стервятники.
В конце концов, не в силах больше выносить ужасную возможность, он встал на ноги и пошел обратно к дороге, борясь с тошнотой и чувствуя приближение обморока. С вершины холма он беспокойно уставился вниз, на плоскую равнину, поросшую юккой и перекати-полем. Он облегченно вздохнул.
Она была там!
Цибола, сказка древности, столько людей искали ее, а нашел ее Мусорный Бак!
Далеко внизу, в пустыне, в окружении голубых гор, сама голубая в далекой дымке, с мерцающими башнями и улицами. Там были пальмы… он мог видеть пальмы… и движение… иводу!
— Ооо, Цибола, — пропел он и заковылял обратно. Этим вечером, когда Факел Бога закатится за горизонт, он пойдет вперед. Он дойдет до Циболы и начнет с того, что нырнет с головой в первый попавшийся фонтан. А потом он найдет его, человека, который велел ему прийти сюда. Человека, который вел его через долины, горы и наконец привел в пустыню. Весь этот путь он проделал всего лишь за один месяц, несмотря на боль в обожженной руке.
Он ждет Мусорного Бака в Циболе, и ему повинуются армии ночи, ему принадлежат бледные всадники-мертвецы, которые устремятся с запада прямо в лицо восходящему солнцу. И они прискачут, бессвязно бормоча, усмехаясь, воняя потом и порохом. Начнутся крики, но Мусорному Баку нет никакого дела до криков. Начнется насилие, до которого ему дела еще меньше. Начнутся убийства, что не играет никакой роли…
… и начнется Великий Пожар.
А вот до этого ему есть дело. В его снах к нему приходил темный человек и с высокой площадки показывал ему внизу страну, объятую пламенем. Города взрывались, как бомбы. Возделанные поля превратились в линии огня. И даже на реках Чикаго, Питтсбурга и Детройта пылала разлитая нефть. И во сне темный человек сказал ему очень простую вещь, которая и заставила его проделать весь этот путь: «Ты займешь высокий пост в моей артиллерии. Ты тот человек, который мне нужен.»
Он перевернулся на бок, щеки и веки его покраснели от летящего песка. Он начал терять надежду — да, с тех пор, как отлетело колесо у его велосипеда, он начал терять надежду. Казалось, что Бог, Бог шерифов-убийц. Бог Карли Йейтса, в конце концов оказался сильнее темного человека. Но он не потерял веры. И наконец, когда казалось, что он скорее сгорит заживо в пустыне, чем доберется до Циболы, где его ждет темный человек, он увидел ее внизу, спящую в свете заходящего солнца.
