Большую часть содержимого папки представляли собою пожелтевшие листы формата А4, исписанные мелким нечитаемым почерком. Многие были залиты чем-то, — их строчки как будто плакали. Из середины бумажной кипы Павел извлёк несколько печатных листков. Эти оказались в ещё худшем состоянии, чем рукописные. Управдому удалось лишь разобрать набранное на каждом крупным шрифтом слово «патент» — и цифровые обозначения. На самом дне папки пальцы Павла вдруг нащупали прямоугольник мягкой кожи. Управдом достал находку — измочаленную, и оттого казавшуюся мягкой, выцветшую, тёмную книжечку. На лицевой её стороне было оттиснуто: «Диплом доктора наук». Слева на развороте надпись повторялась. На правой стороне значилось: «Решением Высшей Аттестационной Комиссии от 30 мая 1962 года (протокол Љ28) Лазареву Серафиму Генриховичу присуждена учёная степень доктора медицинских наук». Ниже стояли размашистые подписи председателя Комиссии и Учёного Секретаря.
Кем бы ни был травник в час кончины — святым, юродивым, или выжившим из ума стариком, — когда-то его имя было напрямую связано с медициной. Павел отчего-то испытал огромное облегчение, узнав это. Словно безнадёжное дело, которым его подельники намеревались заняться в мрачном, полном безнадёжности, доме, всё-таки не было таким уж мертворожденным.
Павел осторожно спрятал диплом покойника в папку, а папку — в секретер.
«Прости», — прошептал он вслух. — «Извини, правда».
- Вот ты где! — Голова Третьякова просунулась в дверь. На лице было написано недовольство. — Помочь не хочешь?
- Что? В чём? — Дёрнулся управдом.
- Установить генератор. Приготовить кофе. Сделать холодный компресс девчонке. Тебе всё перечислять?
- Я иду, — Павел улыбнулся и удивил этим «арийца». — Я уже иду.
***
Свечи плавились: воск стекал тонкими струйками на ветхие столы, стулья, шкафы, на гнилые и кривые половицы. Настоящий воск — пчелиный дар — не чета дешёвому парафину. От таявшего воска по всему мёртвому дому разливался сладкий медовый аромат. Однако он был не в силах перебить запахи сырой дрянной мешковины, источенного короедами дерева, крыс и тысячи засушенных трав. Дом, и при свете дня не вызывавший желания поселиться в нём хотя бы на час, ночью превратился в уродливый замок безобразного чудовища. Тени, убегавшие от пламени свечей, стлались по стенам, танцевали дикарские танцы, бросались под ноги. Павел боялся их. Он боялся всего, что окружало его на болоте — а это и было болото: внутри стен такое же, как снаружи. Потому он не выходил за пределы убежища, созданного Третьяковым.
Тот, в самой большой, первой от сеней, комнате оборудовал что-то вроде штаба. Там разместил все блага цивилизации, выторгованные у экопоселенцев: газовую горелку, турку для кофе, большой армейский кухонный термос, полный овощного рагу (поселенцы оказались убеждёнными вегетарианцами), отличный немецкий бензиновый генератор и две двадцатилитровых канистры бензина — к нему. Экономить топливо Третьяков, по-видимому, не собирался: генератор надрывался на пределе возможностей. Это позволяло освещать штаб и часть сарая, направо от сеней, полноценным электрическим светом. На остальные помещения дома не хватало ни ламп, вкупе со светильниками, ни розеток, ни шнуров-удлинителей. Там горели свечи. Там плавился воск и мироточил мёдом.
Впрочем, причудливые тени пугали далеко не всех. Алхимик, похоже, в кои-то веки, был счастлив. Изучая сокровища, накопленные покойным Лазарем за долгие годы, он демонстрировал детский, ничем не замутнённый, восторг. Третьяков сперва следовал за ним, выполняя работу телохранителя. Затем, надо думать, понял, что сеньору Арналдо никто, кроме крыс, не угрожает, и занялся делами поважнее. Правда, он всё же зажёг по паре-тройке толстых свечей в каждой комнате, куда не доставал электрический свет. Теперь, когда ночь наступила всерьёз, положение дел в доме сложилось следующее. Павел, оседлав скрипучий табурет, глотал горячий и очень крепкий кофе. Третьяков варил свежий. Студент, в соседней со «штабной» комнате, прикорнул на винтажной кровати с металлической спинкой, в обнимку с девушкой. Парню тоже поплохело. Но он умудрялся оставаться в сознании и даже менять холодные компрессы на голове, животе и груди подруги. Павел внутренне настраивался на то, что, через пару часов, именно ему придётся заняться уже обеими жертвами Босфорского гриппа.
Ну а алхимик собирал из разрозненных змеиных шкур и семян мака — и ещё из шести десятков компонентов — грандиозный пазл — идеальное лекарство.
Был ещё один член команды. Богомол. Инквизитор. Помощник парижского палача. Авран-мучитель. Мозголом. Павла не оставляло чувство, что он — где-то поблизости. Может, притаился за окном. Может, застыл у самого порога, перед дверью. Вот только зачем он там — охраняет чумоборцев от беды, или выжидает, пока те потеряют бдительность и волю сопротивляться?
- Если хочешь поговорить, сейчас самое время. — Третьяков пристально смотрел на управдома. Тот ощутил досаду: даже не раскрывая рта, он выбалтывал проницательному коллекционеру все свои тревоги.
- Ты знаешь, как мы здесь оказались? — Вопрос, созревавший, как гнойник, несколько часов — опасный и тревожный вопрос, — вопрос мучительный для обоих собеседников, — наконец, был задан.
- Нет. — Односложно и устало ответил Третьяков. — Но догадываюсь. Наверняка, опять не обошлось без твоего приятеля…
- Инквизитора? — Перебил Павел. — Ты говоришь о нём? Но ведь его нет здесь…
- Он рядом. Да ты и сам его видел… С того момента, как мы оказались в этом лесу, он попадался мне на глаза раза четыре. Хотя нужно отдать ему должное: маскироваться умеет.
- Да. — Управдом решительно кивнул. — Я видел что-то похожее на человеческую фигуру — среди деревьев. Но не стану утверждать, что это был богомол.
- Забавное прозвище, — невесело ухмыльнулся «ариец». — Этот тип и вправду похож на насекомое. Не могу сказать — чем именно, — но похож.
- Постой! — Павел наморщил лоб, задумался. — А какое это имеет значение?.. В смысле — какое имеет значение, здесь этот… это существо… — или нет? Он умеет копаться в мозгах, но вряд ли умеет летать… — Управдом чуть замешкался: «а вдруг умеет?». — Ни летать, ни перенести на своём горбу на сотню километров четырёх взрослых человек, — закончил решительно, чтобы уверить в этом себя самого. — Вопрос в том, как мы сюда добрались?
- А ты как думаешь? — Третьякова, казалось, позабавила горячность собеседника. — Я бы сказал: на вертолёте Ми-8 — скорее всего, в медицинской модификации — между прочим, это самый массовый двухдвигательный вертолёт в мире.
