— Абсолютно правильно, — сказал Мусорный Бак.
— Возьми пива, жопа, — сказал Малый и швырнул ему банку. Когда Мусорный Бак дернул за кольцо, его обдало пеной, и Малыш разразился странно тоненьким хохотом, держась обеими руками за свой плоский живот. Мусорный Бак слабо улыбался. Он решил, что сегодня ночью, когда этот кукольный монстр уснет, он убежит. Он уже сыт по горло. А то, что Малыш сказал о темном священнике… Говорить такие вещи, даже в шутку,
— это все равно что испражняться на алтарь церкви или поднимать лицо к небу во время грозы и просить молнию ударить в тебя.
Но хуже всего было то, что Малыш, по-видимому, не шутил. Малыш выдул две банки пива за две минуты, раздавил их и бросил на кровать. Он мрачно смотрел на цветной телевизор, в левой руке держа новую банку пива, а в правой — 45-ый, которым он открывал дверь между двумя номерами.
— Нет электричества, нет и телевизора, — сказал он. — Я ненавидел телек, и я рад, что все эти жопы накрылись. Но Господи-Иисусе-Христе-Боже мой-поцелуй-меня-в-зад, где ЭйчБиОу? Где бейсбольные матчи? Где канал «Плейбоя»? Классная была штука, Мусор. Я хочу сказать, там никогда не показывали парней, которые жрут волосатый пирог, эту бородатую устрицу, понимаешь, о чем я, но у некоторых леди ноги доходили прямо до подбородков, понимаешь, о чем я, так твою мать?
— Конечно, — сказал Мусорный Бак.
— Не надо ля-ля, мудацкая рожа.
Малыш уставился на мертвый телевизор.
— Ах ты, сука бессловесная, — сказал он и выстрелил в экран. Экран лопнул с глухим, сочным треском. Осколки усыпали ковер. Мусорный Бак поднял руку, чтобы защитить глаза, и пролил пиво.
— Эй ты, посмотри-ка, что ты натворил, мудила! — воскликнул Малыш. Он был охвачен бешеной яростью. Неожиданно 45-ый нацелился на Мусорного Бака, и дуло его казалось таким же большим, как труба парохода. Мусорный Бак почувствовал, как мошонка его онемела. Похоже, он намочил штаны.
— За это я тебе провентилирую мозги, — сказал Малыш. — Ты разлил пиво. Если бы ты разлил какой-нибудь другой сорт, я бы тебе и слова не сказал, но ты разлил мой любимый сорт. Я бы ссал им, если б мог, веришь в эти штучки-дрючки?
— Конечно, — прошептал Мусорный Бак.
— А как ты думаешь, производят его в наши дни, Мусор? Ты, наверное, думаешь, что да, так?
— Нет, — прошептал Мусорный Бак. — Наверное, нет.
— Ты совершенно прав. Это исчезающий вид. — Он поднял револьвер чуть-чуть выше, Мусорный Бак подумал, что это конец. Потом Малыш опустил пистолет пониже… чуть-чуть. Взгляд его был абсолютно пустым.
— Вот что я тебе скажу, Мусор. Сейчас ты возьмешь еще одну банку и выпьешь ее залпом. Если выпьешь всю, не отрываясь, будешь жить. Веришь в эти штучки-дрючки?
Мусорный Бак подошел к картонной коробке, выбрал банку и открыл ее. Он перевернул банку, и пиво забулькало ему в глотку. Он судорожно глотал, и его кадык дергался вверх и вниз, как обезьяна на ветке. Когда банка опустела, он уронил ее к своим ногам, вступил в бесконечно долгую битву со своим желудком и выиграл свою жизнь в приступе долгой, раскатистой отрыжки.
Малыш убрал револьвер в кобуру.
— О'кей. Неплохо, Мусорный Бак. Совсем не плохо, так твою мать.
Малыш продолжал пить. Раздавленные банки грудой росли на кровати. Мусорный Бак держал одну банку у себя на коленях и делал из нее маленький глоток каждый раз, когда ему казалось, что Малыш неодобрительно на него посматривает. Малыш непрерывно бормотал, и голос его становился все тише и тише. Он говорил о местах, в которых побывал. О гонках, которые выиграл. О грузе наркотиков, который он привез из Мексики. Наркотики — дрянная штука, так их растак, но, парниша, когда ты сделаешь несколько ходок через границу, ты можешь вытирать задницу золотой бумагой. Наконец, им понемногу стал овладевать сон, и его маленькие красные глазки стали закрываться все чаще и чаще.
— Я кончу его, Мусор, — пробормотал Малыш. — Приеду туда, разнюхаю ситуацию и буду целовать его трахнутую задницу, пока не увижу, откуда ветер дует. Никто не может приказывать Малышу. Ни одна сука. Я не собираюсь быть мальчиком на побегушках. Есть работа — я ее сделаю. Такой у меня стиль. Я не знаю, кто он такой и откуда, и как ему удается влезть в наши трахнутые мозги, но я… — протяжный зевок — … пошлю его ко всем чертям. Закрою ему рот, а потом — глаза. Покажу ему, где раки зимуют. Держись со мной, Мусор, или как там тебя.
Малыш медленно опустился на кровать. Только что открытая банка пива выскользнула у него из пальцев. На ковре образовалась еще одна лужа. Упаковка была пустой, и, по расчетам Мусорного Бака, Малыш выпил двадцать одну банку. Мусорный Бак никак не мог понять, каким образом такой маленький человек может выпить столько пива, но кое-что он понял: было время уходить. Он знал это, но он чувствовал себя пьяным, слабым и больным. И больше всего на свете ему хотелось немножечко поспать. В этом ведь нет ничего страшного, правда? Малыш проспит всю ночь, как бревно, да и половину утра, наверное, тоже. У него достаточно времени, чтобы немного вздремнуть.
Он пошел в другую комнату и прикрыл дверь между номерами. На туалетном столике стоял механический будильник. Мусорный Бак завел его, перевел стрелки на полночь, так как не знал (да и не интересовался), сколько сейчас на самом деле времени, а потом поставил будильник на пять часов утра. Он лег на одну из смежных кроватей, даже не потрудившись снять теннисные туфли. Через пять минут он уснул.
Он проснулся в темной могиле наступающего утра, ощущая запах пива и рвоты. Кто-то лежал рядом с ним в постели, кто-то горячий и извивающийся. В первую секунду он в панике подумал о том, что это ласка, каким-то образом переместившаяся из его сна о Небраске прямо в реальность. Хныкающий тихий стон сорвался с его уст, когда он понял, что животное, забравшееся к нему в кровать, хотя и не очень большое, но явно больше ласки. От пива у него болела голова, а в висках безжалостно стучало.
— Хватайся за меня, — прошептал Малыш в темноте. Мусорного Бака взяли за руку и подсунули ему какой-то твердый пульсирующий предмет цилиндрической формы. — Тяни. Давай, тяни, ты знаешь, как это делается, я это с первого взгляда понял. Давай, дрочила, так твою мать, надрочи меня.
Мусорный Бак знал, как это делается. Он знал об этом, начиная с тех долгих ночей, которые ему пришлось провести в тюрьме. Говорили, что это плохо, что он ведет себя, как гомосексуалист, но педики были гораздо симпатичнее многих других — тех, кто ночами затачивал ложки или просто лежал на койке, грызя костяшки, глядя на тебя и усмехаясь.
