— Черная Чума?!
— Да, если бы не «помощь» Расалома, эпидемия не вспыхнула бы с такой ужасающей силой. Но, как ты знаешь, она стала одной из самых страшных катастроф средневековья. И тогда я понял, что его необходимо уничтожить, пока он не придумал для человечества ничего более страшного и смертоносного. И если бы я выполнил свой план до конца, нас бы здесь сейчас уже не было.
— Но как ты можешь винить себя в этом? Кто же мог предвидеть его побег? Ведь Расалома выпустили на свободу немцы!
— Он давно уже должен был умереть! Я мог убить его еще пятьсот лет назад, но не сделал этого. Тогда я приехал в эти места, разыскивая Влада Тепеша, сажающего на кол. Я слышал о его многочисленных зверствах, и они очень напоминали мне действия Расалома. Я даже считал, что это именно он стал называть себя Владом. Но на этот раз я ошибся. Влад был просто безумцем, попавшим под влияние Расалома; он питал его силы, жестоко убивая тысячи невинных людей. Но даже в лучшие свои годы Влад не совершил и десятой доли тех злодеяний, которые творятся сегодня в лагерях смерти. Тогда я выстроил этот замок, обманным путем заманил Расалома внутрь и запечатал его рукояткой меча в подвале, где он и должен был остаться навеки. — Гленн тяжело вздохнул. — По крайней мере я очень надеялся, что это будет именно так. Я ведь мог бы убить его тогда — и должен был убить! — но не сделал этого.
— Почему?
Он закрыл глаза и долго молчал, прежде чем продолжить рассказ.
— Это нелегко объяснить… Я просто испугался. Видишь ли, я существую как бы в противоположность Расалому. Но что произойдет, если я одержу над ним окончательную победу и уничтожу его? Если ему придет конец, то что тогда случится со мной?.. Я ведь живу уже тысячи лет, но никогда не уставал от жизни. В это, может быть, трудно поверить, но в жизни всегда появлялось что-то новое. — Он повернулся и посмотрел Магде прямо в глаза. — Всегда. Но я боюсь, что с течением лет мы с Расаломом стали представлять собой как бы неделимое целое, единство борющихся противоположностей, и поэтому зависим друг от друга, как Инь и Янь: одно без другого не существует… А я еще не готов умирать.
Вопрос помимо желания слетел с губ Магды:
— А ты можешь умереть?
— Да. Меня очень трудно убить, но я все же могу умереть. Раны, которые я получил сегодня, могли бы уничтожить меня, если бы ты не принесла вовремя этот клинок… Я получил слишком сильные повреждения, и без тебя я бы умер. — Он несколько секунд продолжал смотреть на нее, а потом перевел взгляд на замок. — Наверное, Расалом считаем, что я погиб. Это может пойти мне на пользу.
Магде захотелось обнять его и прижаться к его груди, но она почувствовала, что сейчас не сможет этого сделать. Теперь она поняла, почему так часто на его лице она видела непонятное ей чувство вины.
— Не ходи туда, Гленн.
— Называй меня Глэкен, — тихо произнес он. — Меня так давно уже никто не называл моим настоящим именем!..
— Хорошо… Глэкен. — Слово было очень приятным на слух, и Магде показалось, что, называя его так, она еще сильнее сближается с ним. Но оставалось еще немало тревожащих ее вопросов. — А откуда взялись в замке эти старинные запрещенные рукописи? Кто их там спрятал?
— Я. В дурных руках они могли бы натворить много бед, но я не мог позволить себе уничтожить их. Любые знания — особенно относительно зла — должны быть сохранены.
Магде хотелось задать еще один вопрос, но она колебалась. Слушая историю Глэкена, она поняла, что ей совершенно неважно, сколько ему лет, потому что он все равно остался тем единственным человеком, которого она любит. Но как он сам относится к ней?..
— А что со мной? — наконец спросила она. — Ты никогда не говорил мне, что… — Магда хотела узнать, не является ли она для него всего лишь «перевалочным пунктом», еще одной мимолетной победой. Может быть, любовь, которую она видела в его глазах, была всего лишь притворством, к которому он привык за долгие века существования? Может ли он любить до сих пор? Способен ли еще на настоящие чувства?.. Но она не могла произнести этого вслух. Даже думать о таких вещах ей было боязно.
Но казалось, что Глэкен читает ее мысли.
— А ты бы поверила мне, если б я ответил тебе и на этот вопрос?
— Но вчера…
— Я люблю тебя, Магда, — сказал он и взял ее за руку. — Я так долго был одинок!.. Но ты тронула мою душу и сердце. Уже давно никому это не удавалось. Да, я гораздо старше всех и всего, что ты можешь себе представить, но я все-таки мужчина! Этого у меня никто не отнял.
Магда медленно обняла его за плечи, нежно, но крепко сжимая в своих объятиях. Она хотела удержать его здесь, прямо на этом месте, и оградить от страшного замка.
Прошло немало времени, и наконец он шепнул ей на ухо:
— Помоги мне подняться на ноги. Надо остановить твоего отца.
Магда понимала, что должна помочь ему, хоть и очень сильно боялась за его жизнь. Она взяла Глэкена под руку и попыталась поднять, но колени у него дрожали и беспомощно подгибались. Наконец, он тяжело опустился на землю и изо всех сил ударил по ней кулаком.
— Проклятье! Я еще слишком слаб!
— Я сама пойду, — твердо сказала она, даже удивившись своему голосу. — Я могу встретить отца у ворот.
— Нет! Это слишком опасно!
— Я поговорю с ним. Он меня послушает.
— Вряд ли. Он потерял уже свой рассудок и волю. И теперь будет слушать одного Расалома.
— Все равно я должна попробовать. У нас нет сейчас другого выбора.
Глэкен молчал.
— Так я иду… — Ей хотелось гордо встряхнуть головой, показывая этим, что она совсем не боится. Но на самом деле Магда была перепугана до смерти.
— Только не входи во двор, — предупредил Глэкен. — Что бы ты ни делала, не смей заступать на территорию замка — там теперь царствует Расалом!
«Я знаю, — думала Магда, пока бежала по тропинке к мосту. — Но как же я тогда смогу помешать отцу перешагнуть на эту сторону, если он будет держать в руках рукоятку меча?..»
* * *
Куза надеялся погасить фонарь сразу же, как только выберется в верхний подвал, но и там почему-то все лампочки были выключены. Однако он обнаружил, что в коридоре все-таки не совсем темно. На стенах повсюду виднелись какие-то горящие пятна. Он пригляделся и понял, что это светятся копии крестообразного талисмана, вставленные в камень. Они загорались сильнее при его приближении, а потом затухали, когда он отходил от них, как бы перекликаясь с драгоценным предметом в руках профессора.
Теодор Куза шел по коридору в состоянии благоговейного страха. Никогда еще ему не приходилось так близко сталкиваться со сверхъестественными явлениями. Но теперь он уже не сможет смотреть на жизнь так, как раньше. Куза вспомнил, с какой ребяческой самоуверенностью он полагал, будто сумел познать все устройство этого мира, и не допускал даже мысли о том, что на самом деле его глаза зашторены и он, по сути, ничего не знает об истинной природе вещей. Но теперь шоры сняты, и он видит наконец мир таким, каков он и есть на самом деле.
