Ее голос прозвучал низко и хрипло:
— Розамунда.
Молли Пэджетт, нашедшая в себе силы двинуться к дочери, замерла и раскрыла рот, стараясь отринуть внезапное озарение.
— Нет, нет! — Молли упала, но ее глаза не отрывались от маленькой фигурки, стоящей перед ней. — Нет! — кричала она — Я не Розамунда! Не Розамунда!
Ступеньки, на которых лежал Фенн, словно задрожали от удара грома, но дрожание не прекратилось, и, когда гром умолк и репортер ухватился за трясущуюся деревянную лестницу, дрожь все усиливалась.
Слева раздался взрыв — лопнул фонарь, — и во все стороны, как из огнедышащей пасти дракона, разлетелись искры. Неровный свет других ламп померк, потом они ярко вспыхнули и взорвались. Люди почувствовали, что земля под ногами содрогнулась, и в толпе раздались панические крики. На помост налетел ветер, трепля волосы и одежду, задувая пламя свечей. Распятие над алтарем с треском сломалось и упало на покрытые ковром доски.
Сью и Бен прижались друг к другу, мимо них в панике бежала толпа. Монахини с той же скамейки вереницей двинулись к проходу, от колебаний земли их шатало из стороны в сторону. Они ухватились друг за дружку, словно слепые, которых ведут в безопасное место.
Другие перелезали через скамейки, толкая сотоварищей-богомольцев, оцепеневших от потрясения, и тех, кто не мог достаточно быстро бежать. Пришедшие с немощными родственниками или друзьями проталкивались вместе с ними через давку, отчаянно пытаясь удержаться в потоке и падая со своими подопечными, когда безжалостная масса двигалась слишком быстро. Умоляя о помощи, они прикрывали телом своих близких и исчезали в сумятице рук и ног.
Скамейка, на которой прижались друг к другу Бен и Сью, перевернулась, и они оказались на содрогающейся земле. Узкий зазор между упавшей скамейкой и следующей обеспечил им некоторую защиту от обезумевшей толпы. Сью крепче прижала к себе мальчика, ладонью закрывая его лицо, а рукой обнимая за плечи; он закрыл от ужаса глаза и пытался не слышать этих звуков, криков, плача и глухого подземного рокота.
Теле- и кинооператоры прыгали со своих насестов в давку, их оборудование и сами вышки, на которых оно было установлено, оказались под опасным напряжением, и техников било током — не таким сильным, чтобы сразу убить или покалечить, но достаточным, чтобы вызвать судороги. Фоторепортеры, многие из которых продолжали стойко снимать диковинную картину на помосте, несмотря на окружающую панику, все же роняли свои фотоаппараты, когда пальцы касались бьющего током металла.
Люди, пришедшие выразить восхищение, преклониться перед кумиром, стать свидетелями чуда, побежали к трем выходам с лужайки и сбились там, создав пробку. С одной стороны луга был широкий въезд для грузовиков, ввозивших строительные материалы и съемочное оборудование, и многих прижало к высоким запертым воротам, пока те не поддались под напором тел. Когда ворота распахнулись, люди, которых к ним притиснуло, упали, и на них рухнули остальные, и все новые и новые падали в эту барахтающуюся кучу.
Полицейские у центральных ворот пытались контролировать бегущую толпу, но та смела их. Детей родители поднимали вверх, и многие вдруг чувствовали, что плывут по волнам движущихся голов и плеч. Тех, кому не повезло проскользнуть в узенькие дверцы, втянуло в сокрушительный людской поток. Те, кто смог убежать с луга, в кровоподтеках, измятые, обезумевшие мчались по дороге; одни устремились к огням поселка, другие просто разбегались во все стороны, в темноту полей, вдоль дороги, ведущей от жилья, увлекая за собой беспомощных товарищей по несчастью и благодаря Бога, что целыми унесли ноги с того жуткого места, землю которого они считали раньше благословенной, святой. И за то, что земля под ногами больше не тряслась.
Проход для прессы был слишком узок, чтобы принять людской поток, и там началась давка. Куча измятых тел все увеличивалась по мере того, как все больше и больше людей пыталось перелезть через нее. Другие поранились до крови, когда попытались проломиться через живую изгородь вокруг луга — естественный барьер, равнозначный сотням рядов колючей проволоки.
Люди, во время службы остававшиеся снаружи: лоточники, полиция, опоздавшие паломники и зеваки, которых не пустили на переполненную лужайку, — могли лишь в ужасе наблюдать. Они услышали гром над головой и тревожно посмотрели на грозные тучи, осознав перемену в атмосфере, почувствовав, что близится что-то опасное. Они не могли объяснить своего чувства и неуверенно посматривали друг на друга. Через них словно что-то прошло, какой-то щекочущий нервы леденящий холод, и опасения переросли в нескрываемый страх. Многие лоточники стали спешно паковать свои товары, добродушные шутки смолкли. Разочарованные богомольцы и туристы вдруг ощутили облегчение, что их не пустили на лужайку. Обуреваемые непонятными чувствами, но несомненно желая убраться подальше, они поспешили к своим машинам Их беспокойство возросло, когда двигатели легковушек, фургонов и микроавтобусов отказались заводиться. Полиция и служащие у ограждения встревожились, и сержант в форме попытался связаться по радио со старшим инспектором, который на лужайке присматривал за происходящим. Но из эфира доносился только треск.
Несмотря на всеобщую озабоченность, никаких несчастий не произошло, пока не завершился третий гимн. Повисла долгая тишина, потом явственно донеслись четыре выстрела, а за ними —. адский шум И хотя все услышали его, никто не представлял той паники, что возникла внутри, пока наружу не стали вырываться люди, сметая охранников у входа.
Но не все стремились убежать. Некоторые упали на колени и молитвенно сцепили руки, обратив глаза к небу. Другие собрались в группы и дрожащими голосами затянули гимн, испуганно, но непоколебимо. Третьи упали ниц, хватаясь за траву и грязь, словно боясь, что содрогающаяся земля сейчас стряхнет их со своего лица И были такие, кто лежал неподвижно, растоптанный толпой.
Пола старалась поставить на ноги свою бормочущую что-то мать, так как при первом же толчке обе упали. Она недоуменно озиралась: везде царили мрак, хаос, неразбериха За призывами о помощи послышалось пение, но оно доносилось откуда-то издалека Хрупкие пальцы, как клешни, царапали горло, и сквозь шум до Полы дошли слабые мольбы матери. Дочь оттолкнула дрожащие руки и постаралась толком рассмотреть окружающее.
Единственный свет исходил от алтаря, в небе по-прежнему сияли яркие звезды, освещая безобразное дерево с ветвями, трепещущими и колеблющимися, как конечности живого существа. Свет очерчивал какие-то силуэты — на сцене разворачивалась драма. Несмотря на свое ошеломление, Пола поняла, что страх произрастает из этого центра: люди бежали не из-за трясущейся под ногами земли, а убегали от чего-то отвратительного, стоящего перед алтарем и смотрящего на каждого в отдельности, глумливо вторгаясь прямо в душу. Оно презирало всех и насмехалось над каждым — мужчиной, женщиной или ребенком, — оно знало скотство каждого, грехи каждого и самые чудовищные сокровенные желания. Оно знало всех и заставляло всех узнать самих себя.
