- Териякум! Нашёл всё! Компоненты… — В «штабную» комнату вломился алхимик. Его было не узнать: запылённый, как пилигрим, вымазанный глиной, паутиной, зелёным соком трав, — он широко улыбался. — Собирать всё — в одно: три часа. Варить — три часа. Выветривать — три часа. Теперь надо… — закончил он.
- Ты сделаешь лекарство? — Вскочил на ноги взбудораженный Павел. — Лекарство от Босфорского гриппа? Им можно будет вылечить всех людей? — Управдом крутанул рукой над головой, попытавшись показать, что имел в виду — весь человеческий мир.
- Не так, — улыбка сползла с лица алхимика. — Для пять человек. Хватит для пять. Больше нет… частей… компонентов…
- А если собрать? Отыскать? — Упорствовал Павел. — Ты сможешь сделать ещё лекарства?.. терияка?..
- Сложно… — Сеньор Арналдо, в прошлом профессор Струве, скривился. — Некоторые компоненты… части… сами испытывают… потребность в приготовлении… Две из всех потребно готовить по два годовых цикла… Весна, лето, осень, зима, весна, лето, осень, зима — два раза… Здесь были готовые части. Может, есть такие ещё… не здесь — в другом месте… Если есть — смогу смешать териякум ещё.
- С богом! — Третьяков сделал широкий приглашающий жест. Алхимик взглянул на «арийца» насторожённо — наверное, про бога не всё понял. — Приступайте, господин профессор, — поправился Третьяков. Наша помощь — нужна?
- Нет нужды в помощь, — отозвался адепт Великого Делания. — Есть нужда в свободное время.
- Три, плюс три, плюс три — итого девять часов. — Подсчитал Павел. — Это значит, работа до утра.
- Я не сплю. Работаю до утра. — Согласился алхимик.
- И мы — не спим. — Ввернул Третьяков. — Верней, спим по очереди. — Он обернулся к управдому. — Чьё дежурство будет первым?
- Моё, — Павел выпятил грудь. — Это оказалось забавно. Третьяков весело хмыкнул, даже алхимик улыбнулся — то ли уяснив, в чём здесь комизм, то ли за компанию.
- Ладно. — Третьяков от души зевнул. — Тогда я — спать. Разбуди через четыре часа.
Не тратя времени даром, он подкормил генератор порцией горючего, а затем и вправду соорудил себе лежбище из трёх стульев и растянулся на нём. Павел сомневался, так ли уж «ариец» истосковался по покою. Может, после только что состоявшегося разговора, тому попросту не о чём больше было говорить. Если не улечься — значит, вести светские беседы о пустяках. Занимать ночь пустой болтовнёй. Это, пожалуй, претило Третьякову больше, чем безделье. Впрочем, до храпа дело не дошло. А вот засопел «ариец» — сонно, довольно и совсем быстро: и четверти часа не прошло. В конце концов, даже воины сделаны не из железа: они устают, как и простые смертные. Павел тоже ощущал усталость. Он был не настолько слабохарактерным, чтобы прикорнуть рядом с подельником и наплевать на дежурство, однако, чтобы стряхнуть сон, решил пройтись по дому.
Сперва он не планировал удаляться за пределы той его части, что освещалась электричеством. Заглянул в спальню, прислушался к тревожному дыханию студента и девушки. От тех так и веяло жаром, как от печки, но они не метались в бреду, что, в их положении, уже казалось благом. Павел поменял компрессы девушке и, обнаружив небольшой запас тонких кухонных полотенец, соорудил из них ещё пару — для студента.
Потом управдому пришло на ум, что свечи, за которыми никто не следит, могут вызвать в доме пожар. Ему самому не слишком-то верилось в это: берлога травника, казалось, отсырела от кровли до фундамента (если последний вообще имелся). Однако Павел понимал: мысль о пожаре, в принципе, здравая, — потому, запасшись мужеством, углубился в комнаты, освещённые одними только свечами.
Свечи оказались долговечней, чем представлялось управдому: многие не догорели ещё и до половины. И всё же Павел волновался не зря: дважды он обнаружил восковые столбики, поваленные на бок. Их фитили полыхали, как факелы, над лужицами воска. Ещё одна свеча упала на пол и закатилась под стол. Оставшись без внимания, она, пожалуй, и впрямь натворила бы бед. Управдом поморщился: наверняка свечи повалил алхимик, когда копался в здешнем барахле. Следы активности сеньора Арналдо виднелись повсюду: тот явно не стремился сохранять в доме травника порядок, — должно быть, выхватывал из ящиков, коробок и сундуков всё, что вызывало его интерес, а, рассмотрев поближе изъятое, зачастую бросал его прямо на пол, за ненадобностью. Павел поразмыслил, не стоит ли потребовать от алхимика немедленно переместить все необходимые для зелья ингредиенты в «штабную» комнату. Тогда свечи стали бы более не нужны. Нужда в освещении всего дома целиком отпала бы. Но ему претило объясняться с Арналдо. А ещё — его пугала темнота. «Выключить» весь дом, кроме «штаба» — означало согласиться с тем, что темнота — побеждает, а он, Павел, капитулирует перед ней. Наконец, управдом принял компромиссное решение — оставить в каждой комнате по одной свече, остальные — погасить. С этой целью отправился в путешествие по дому.
Звуки грызни крыс, как ни странно, подбадривали Павла: всё лучше, чем мёртвая тишина. Углубившись в «сарайную» половину дома, управдом расслышал далёкие голоса и смех, доносившиеся из экопосёлка. На душе у него чуть повеселело. В приподнятом настроении он пошагал в направлении комнаты, окно которой пронзала толстая ветка. За спиной оставлял втрое, а то и вчетверо меньше источников света, чем затеплил их изначально Третьяков.
В комнате с веткой благодушие оставило Павла: едва переступив порог, он заметил, что там царит сумрак: из трёх свечей горела только одна, да и у той язычок пламени отчаянно трепетал — то разгорался, то съёживался до крохотной синей точки. Наверняка, дело было в распотрошённом окне: из него сильно дуло; тянуло ночной свежестью. Да что там свежестью — могильным холодом. Павел удивился: «штаб» Третьякову удавалось согревать неплохо. Неужели так кочегарила газовая горелка? Здесь же, в дальнем углу дома, изо рта заструился пар, когда управдом шумно выдохнул; нервы шалили! Павел подумал: через «рваное» окно в дом может попасть, кто угодно. С другой стороны, кому понадобится сюда прорываться! На всякий случай, управдом склонился к окну и рассмотрел странную ветку получше. Узкий оконный проём она перекрывала почти полностью. Злоумышленникам пришлось бы поработать пилой, чтобы устранить преграду. Да и после этого — протиснуться в окно сумел бы, разве что, цирковой гуттаперчевый мальчик. Или кто-нибудь, такой же гибкий…
Богомол!..
Павел не успел зажмуриться. Из окна на него уставились глаза.
Подчинили. Заморозили.
Он отчётливо ощущал, что не в силах отвести от них взгляда. От глаз, похожих на два простоватых камешка бирюзы, светившихся изнутри. А потом, в ничтожный, полный дрожи, круг свечного пламени, стал просачиваться человек. Павел видел каждое его движение, и всё же не смог бы объяснить, как именно богомол огибал ветку. Тот втёк в комнату, будто густая древесная смола. При этом никакой трансформации — смоляного озера — в человека, — не произошло. Казалось, мучитель связал все свои конечности в единый длинный канат, и эта витая змея, состоявшая из рук и ног, извив за извивом, проскользнула в комнату.
