Потому Теренций больше не злился на Ахатту. Она женщина, пусть себе лежит, пусть кормит Хаидэ сказками, пока та кормит ее вареными овощами из своих рук. Пусть занимает мысли жены. Все лучше, чем занимал бы их тощий жрец с выцветшими небольшими глазами на хитром и быстром лице. Он все же — мужчина. А Хаидэ не такая, как прочие жены, она не будет, как дебелая Архиппа, провожать тающим взглядом сильных юношей-рабов с мускулистыми спинами. Вечно ее привлекает что-то другое, каждый раз неожиданное.
Теренций лукавил перед собой. Кроме названной самому себе причины, была еще одна. Теперь каждую ночь они с Хаидэ проводили вместе. Он поднимался в женскую спальню даже после пирушек, еле переставляя ноги и спотыкаясь на плоских ступенях. Кое-как стащив с себя одежду, падал на постель, нащупывая горячее бедро лежащей рядом жены. Успокоенный, засыпал. И несколько раз просыпался ночью, чтоб снова и снова провести рукой — вот она, рядом. Спит.
В другие ночи, откинувшись друг от друга, отдыхая после любви, они разговаривали, и Теренций, с удивлением и некоторым стыдом за свою прежнюю слепоту, понял — жена умна. Подумал, как с этим быть, и велел приказчику искать ей учителя языков. А еще он перестал уходить к себе ночами. Просыпались теперь вместе.
Так что он не вмешивался в хлопоты Хаидэ вокруг больной.
Наскучив сидеть за облачной пеленой, солнце, наконец, засветило сильно, ярко. Пение птиц заполнило просторную комнату, вливаясь в окна вместе со светом. И Хаидэ повернулась к двери, улыбаясь, сказала невидимому мужу:
— Теренций, погода хороша. Позволь нам поехать на берег, я хочу, чтоб Ахатта подышала морским воздухом. Заодно рабыни постирают одежды, сколько успеем до темноты.
Она положила челнок и встала, оправляя складки домашнего хитона. Солнце зажгло тонкие пряди волос, что выбились из прически, положило невидимые ладони на круглые плечи.
«Моя жена — солнце» — всплыла в голове Теренция мысль, и он кашлянул, чтоб прогнать ее. Слишком юношески, чересчур романтично. Не подобает старому цинику, прожженному торговцу…
— Возьмите повозку. И пару охранников с оружием. Пусть Фития прихватит плащи, после заката можно подцепить лихорадку. А твой Техути… — сделал паузу, быстро и внимательно глянув на жену, и она спрятала улыбку, так похож стал грузный грек на любопытную девчонку Мератос, — останется со мной. В город прибыл караван, мне придется много считать и записывать, пусть будет под рукой. И при деле.
Повернулся и ушел вниз, тяжело ступая. А Хаидэ, нетерпеливо поглядывая в окно, быстро сложила вещи и накинула на станок покрывало. Солнце звало ее к себе. И всякий раз, когда после перерыва оно появлялось в небе, Хаидэ не могла оставаться под крышей. Может быть, и Ахатте солнце поможет найти себя? Найти степную красавицу, потерянную в лабиринтах горы женщину, влюбленную в Ловкого Исму, носившую его сына.
Город остался позади, а степь, кидаясь во все стороны цветными травами — зелеными, рыжими, белесыми, розовыми и голубовато-сизыми, кричала ликующе, подбрасывая вверх трепещущих крыльями птиц, шуршала ужами и быстрыми лисами, что мелькали вдалеке — хвостами ярче выгорающих на солнце трав. И полнилась запахами. Беспокойный аромат полыни мешался с тонким теплом чабреца, свежесваренной кашей парила высыхающая земля, плыл над осокой тревожный запах болиголова. Кивали малиновые чертополохи, отягченные черными жуками, стелился под ветром белоснежный ковыль, трогая собой низенькие разноцветные травки, яркими желтыми глазами провожали кортеж мохнатые лапушки, и дикий лен полоскал на ветру нежные цветки.
Хаидэ верхом на Цапле ехала обок легкой открытой повозки, держа в поле зрения Ахатту, укрытую покрывалом до самого подбородка. И то и дело переводила взгляд на степь, не в силах насмотреться. Приоткрывая рот, как влажная рыба, дышала, втягивая горсти воздуха, будто ела его, укладывая в желудок. И от летучей пищи сама становилась невесомой. Ударить пятками смирную Цаплю в белые бока и, натягивая поводья, направить к светлой полосе чистого неба под краем облачной пелены… Улететь.
Вот бы с Ахаттой. И Техути. И найти там Нубу. А как же Теренций? Пусть остается тут?
Но мысли бродили, рассыпаясь, и Хаидэ позволяла им исчезать, захваченная, как то бывало всегда, бронзовым светом на степных холмах. В парящей от мокрых трав влаге свет предвечернего солнца так выпукло укладывался на каждый стебель, каждое темя холма, охватывая теплой ладонью темные листья на купах кустарников, что становилось понятно, на что смотрели скифские мастера, чеканя фигурки зверей и птиц, обрамленные золотыми травами.
Покачиваясь в повозке, Ахатта приподнялась, оглядывая степь заблестевшими глазами. И Хаидэ увидела, радуясь ожидаемому чуду, как с каждым вдохом ее степная сестра возвращается, становясь прежней Ахаттой. Вслед которой головы юношей всадников поворачивались сами.
Засмеялась и, гикнув, понеслась вперед, сжимая голыми коленями конские бока. Впереди, скрытая холмами, синела маленькая бухта, отгороженная от большого побережья серыми скалами. На скалах росли гнутые ветрами деревца, и когда Цапля застучала копытами по узкой тропе, тучи негодующих птиц сорвались с веток, ругая нарушителей покоя.
Осадив лощадь на плоском пятачке над песчаным пляжиком, Хаидэ осмотрела пустынную бухту и, развернувшись, двинулась навстречу остальным.
— Оставьте повозку тут, у начала тропы, — велела бредущему пешком недовольному Лою, — а ты, — обратилась к другому рабу, невысокому и молчаливому индийцу, — помоги Ахатте сойти и проведи ее вниз.
Раб насупился и, отходя подальше от повозки, сердито сказал:
— Я не могу ее трогать, высокая госпожа, ты не видишь разве — она ядовитей змеи! Умру, и вам придется покупать нового раба.
— Глупости, Хинд, — отозвалась Хаидэ, спрыгивая с Цапли и одергивая белый хитон, — видишь, она выздоравливает, рабыни ухаживают за ней, и никто из них не умер.
Индиец вытянул перед собой смуглую ладонь, испуганно защищаясь:
— Они женщины, а яд ее — для мужчин!
Хаидэ привязала лошадь к низкому деревцу, повернулась, упирая руки в бока. Но насмешливый хриплый голос подруги опередил ее сердитые слова:
— Он прав, сестра, не ругай. Я сойду сама. Степь прибавила мне сил.
Ахатта медленно сползла с повозки, встала, покачиваясь и дыша морским воздухом, настоянным на цветущих травах. Высокая грудь, крепко спеленутая повязкой под серой хламидой, поднималась от жадных медленных вдохов.
— Дай мне руку. Если не боишься сама…
Хаидэ протянула руку и взяла холодные пальцы, сжала легонько, помогая подруге идти по узкой извилистой тропке. Позади Фития распоряжалась мужчинами, нагружая их ворохом плащей и хитонов.
