— Так что же хочешь?
— А можно я сама? Нарисую.
— Конечно.
Лада взяла протянутый татуировщиком планшет и фломастер. Подумав немного, провела линию шеи и плеча, обозначила край подбородка. И, припоминая смутные картинки из повторяющегося сна, нарисовала изогнутое тело, захлестнувшее округлость плеча, узкую голову, лежащую на ключице, продолговатые глаза и тонкую плёточку змеиного языка.
— А хвост вот сюда, кольцом, но не до локтя, а повыше, — и, закончив, подняла глаза на мастера, опасаясь увидеть насмешливое недоверие профессионала. Но тот смотрел на рисунок серьёзно, потом, переведя взгляд на неё, стал разглядывать со спокойным удивлением. И она подумала: глаза у него похожи цветом на спелые вишни.
— Где взяла рисунок? Видела где?
— Я? Нет… Вы только не смейтесь, приснился.
Но тот смеяться не стал. Кивнул. Подойдя к двери, сказал кому-то снаружи:
— Василёк, на сегодня шабаш, до конца дня у меня работка.
И улыбнулся Ладе:
— Садись, сделаем тебе личную змею.
За окном Ленка что-то самозабвенно врала, посмеивались мужские голоса и слышалось Анеткино стесненное хихиканье. Несколько раз девчонки заглядывали в салон и, помахав Ладе, мужественно смотревшей на них через пелену слёз, снова уходили за столик под окном, и оттуда слышался смех и хлопки открываемых на жаре бутылок.
Когда Лада вышла, солнце уже садилось, просвечивая красным сквозь колючие ветки кривых сосен, и вода, освободившаяся от множества купальщиков, зализывала мелкими волнами раны от людского веселья. Плечо горело, и ужасно хотелось есть. Посидели ещё все вместе, глядя на темнеющий бор, когда засобирались домой, Анетка, дёрнув Ладу за руку, прошептала ей на ухо, что приедет утром, и оглянулась на быковатого спасателя Вадика в джинсах, с рубашкой на плече и глупой улыбкой победителя.
Ладе захотелось, чтоб мастер пригласил остаться её, но он попрощался и исчез за деревьями, а они с Ленкой заторопились к метро. Уставшие, горячие от московского летнего солнца. Ленка подворачивала ноги, ругала каблуки и торчащие корни.
… - Я тебе блузочку сошью с голым плечом, будешь ходить на всякие пати, все обзавидуются, Ладка!
Лада шла, чувствуя, как горит на руке кожа. Кивала обещаниям, улыбалась.
Потом привыкла. И почти забыла про свою змею.
Покачала ладонь с лежащей на ней плоской головой. Вот про эту — свою. Казалось ей: татуировка и татуировка. И только Витька там, в ноябрьской степи, увидев, вдруг тряхнул её, закричал, что она — умеет. Раз есть у неё змея!
Найя протянула вторую руку и осторожно, медленностью жеста как бы спрашивая разрешения, дотронулась до сухой плоской головы, погладила. Все вопросы вылетели из головы.
— Не могу спрашивать сейчас. Только скажи, я и ты — вместе? Как тогда, в степи?
— Вмес-сте.
— Ты со мной… Потому что я рисую, да? Но я давно уже не рисую, знаешь?
— Женщины людей говорят и противоречат с-сказанному, — в голосе змеи не было иронии, просто отмеченный факт, — ты уже задаёш-шь вопросы…
— Ну так ответь!
Змея молчала. Мелькал и прятался длинный язык, трогая кожу ладони. Дышал у голой ноги Синика. Заворочался мастер Акут, застонал и вдруг позвал через сон:
— Найя!..
И она напряглась, вытянула шею, прислушиваясь, прижала змеиную голову крепче и отдернула руку:
— Извини. Там Акут, я должна — к нему.
— Вот твой дар, женщина женщин, несущая свет. Ты любишь. Вс-стань.
Найя встала, подхватывая руками тяжёлые кольца. Нетерпеливо оглянулась в сторону постели. Змея заскользила из её руки, тыкаясь головой в кожу, по рёбрам, под локтем, через поясницу. Скользя, петли круглого тулова прижимались к саднящим полосам, прирастали, будто влипая в женское тело, становясь цветным рисунком. Легла на грудь голова, повернулась, укладываясь. Спрятался раздвоенный язык.
Найя, проводя руками по гладкой коже и уже уплывая мыслями от случившегося, быстро пошла к постели, откинула край шкуры, всматриваясь в худое тёмное лицо.
— Я здесь. Дать тебе попить? Ты голоден?
— Иди ко мне.
И, забыв о змее, своем ужасе и воспоминаниях, она нырнула под нагретую её мужем шкуру, прижимаясь к жесткому худому боку. Сунулась лицом к шее, так что его длинные волосы упали ей на лицо, и засмеялась.
— Я пришла, Акут.
— Тута вот сделай полоски, — Мерути пересел с корточек на коленки, вытянул шею, чтобы лучше видеть, как Найя проводит кисточкой по боку глиняного зверя.
— Это кто будет?
— Лошадка.
— Нет такого зверя, — он нахмурил широкие брови, накручивая на кулак край короткой детской тайки.
— А вот и есть, — заспорила Найя. Макнула кисть, сделанную из разбитой на конце ветки, в плошку с белой краской, подумала, держа её на весу. Улыбнувшись, стала вести вдоль бока белые полосы. Лошадь из рыжей глины, обожжённая на очаге, с чёрными подпалинами на шее и ногах, стала похожа на большую конфету.
— Нету! — Мерути плюхнулся, садясь и вытягивая ноги под занавес бегущих с крыши капель. — Отец показал бы мне. А так — нету таких зверей.
— Они не отсюда, — она аккуратно поставила точки-глазки и стала покрывать тонкими полосками рельефную гриву, — помоги лучше. Вот тут сам нарисуй.
— Пф… — мальчик отвернулся презрительно и стал смотреть на серую пелену дождя. Но не выдержал и оглянулся, косясь. Наблюдал, как глиняный зверь становится пёстрым.
— Ну что же ты?
— Я — охотник! Моё дело — идти в лес, приносить добычу. А вы делаете пустое. Ты и твой муж Акут.
— Пустое! — передразнила Найя, сердясь и все-таки улыбаясь. — А кто попросил? Ведь тебе делаю!
— Вот и делай! А мне нельзя! Я — мужчина!
— Знаешь что, мужчина? Вот рассержусь и выброшу лошадь в воду, пусть уплывёт от тебя.
Поднимаясь, взмахнула рукой с зажатой в ней игрушкой.
— Нет! — Мерути снизу крепко схватил ее за подол. — Не надо! Скажи чего, я сделаю.
— Ладно уж. Сиди, жди. Я принесу другую краску, сделаем ей красивые глаза, да?
— Да-да, — поспешно согласился мальчик и отпустил Найин подол.
Она поставила игрушку у стены, куда не долетали капли, и ушла в хижину. Проходя мимо постели, присела на корточки, разглядывая лицо Акута. Мирное, спокойное тёмное лицо. Дышит ровно, чуть улыбаясь. Найя нагнулась и стала дышать в такт, с удовольствием читая запах мужчины, как слова в книге. Вот резкий пот остался от утра, когда они занимались любовью. А вот примешался к нему еле слышный запах давленой травы с примесью старой крови, это уходит болезнь, цепляется, становясь всё слабее. К особенному запаху его волос примешался запах глины и немножко мела. Ах да, вчера Найя набрала воды и, согрев на очаге, мыла ему голову синей глиной, отведя на мостки. Сидела, положив его плечи на свои колени так, что голова свешивалась над краем мостков, черпала ладонью тёплую воду из миски и, поливая, перебирала пряди, мурлыкала песенку со смешными словами, пришедшими в голову. Акут лежал смирно, поворачивал голову, когда она подталкивала её рукой, и хмыкал, слушая.
