Поблагодарив, Варфоломей покинул заросли Сада, ступая по узенькой японской дорожке. Манговое дерево он старательно обошел стороной.
Глава 8
«Моритури тэ салютант!»
(Окрестности Ерушалаима, местный амфитеатр – утро, примерно 1975 лет тому назад)
Калашников тупо покачивался из стороны в сторону, подобно маятнику. Он ничего не соображал, словно его разбудили через час после принятия приличной дозы снотворного. Глаза слиплись намертво, в ушах шумело, кожа на шее страшно зудела и чесалась. Гордость Шефа – сверхсовременный спецканал отправки в прошлое – оказался на удивление просто устроен. Небольшая круглая площадка, похожая на вертолетную, находилась в подвале – аккурат под рабочим кабинетом Шефа в Управлении наказаниями. Стюардесса (или как там ее еще назвать?) в черной униформе с красной окантовкой сделала им безболезненный укол шприцем под язык – быстро введя миниатюрный чип, содержащий «тело» робота-переводчика. Прошепелявив бескровными губами пару фраз на латыни, девица, проверив таким образом функционирование робота, приказала обоим раздеться догола (что особенно понравилось Малинину) и натерла каждый сантиметр тела остропахнущим серным порошком (что понравилось Малинину еще больше). При окончании загадочной процедуры и некоторой заминки (Малинин настойчиво требовал натереть его еще пару раз) скучный дед с бородкой клинышком, оторвавшись от кроссворда, дежурным тоном работника ЗАГСа пробубнил заклинание. Ударила молния – глаза ослепила вспышка света, все засвистело и понеслось. И вот, пожалуйста, они здесь…
Хм… ЗДЕСЬ?! Но куда же, собственно, их угораздило попасть в итоге?
…Мыслям Калашникова помешал громкий и звенящий звук – появилось ощущение, что кто-то невидимый ударил молотком по пустому ведру. Не успел он прийти в себя, как раскалывающий мозг звук повторился снова. Алексей протер глаза, медленно оглядываясь. Он находился в узком каменном коридоре, напоминавшем тоннель. Сложенные из неровных камней, забрызганные грязью стены, казалось, пропахли насквозь человеческим потом, нечистотами и странноватым сладким запахом. Прижавшись вплотную к нему, в «тоннеле» толпились десятки людей. Среди них были белые с нечесаными бородами, иссиня-черные африканцы и татуированные низкорослые азиаты. Каждый был занят своим делом – первые устало переговаривались на невнятных щебечущих языках, вторые усердно молились, прикрыв веки, а вот третьи – дрожали, уставившись на деревянные ворота. Из-за ворот и доносился тот самый грохочущий звук. Все стоявшие в коридоре мужчины сжимали в руках оружие – заржавевшие короткие мечи, круглые, выщербленные от ударов щиты, ветхие луки и колчаны со стрелами. Под подбородком у каждого, смыкаясь на затылке, был закреплен кожаный ошейник с медным кольцом, на котором читались выбитые латинские буквы. Инстинктивно подняв руку к горлу, Калашников понял, от чего так ужасно чесалась шея – точно такой же ошейник находился сейчас и на нем. Ну и конечно, он узнал сладкий запах.
…Это была только что пролитая теплая кровь.
Алексея сильно толкнули. Если бы он не был зажат в «тоннеле», то обязательно бы свалился. Повернуться Калашников тоже не мог, его бока стискивали с двух сторон черный как смоль лучник и бронзоволикий меченосец. Изловчившись, он скосил зрачки, увидев то, что ожидал, – полностью обезумевшие от происходящего, бешеные глаза Малинина.
– Повелитель, – хрипел тот, корча страшные гримасы. – Что происходит?
Алексей с трудом сообразил – унтер-офицер обращается к нему на латыни.
– Не называй меня повелителем, дурак, – дергая головой, прошипел он.
– Хорошо, повелитель, – немедленно согласился очумевший Малинин.
– Ладно, черт с тобой, – прошептал Калашников. – Буду краток. Шеф со своим перемещением в прошлое подложил нам громадную свинью. Он говорил, что мы появимся в Ерушалаиме под личиной центурионов, торговцев или нищих. Но он ни словом не обмолвился, что мы можем оказаться здесь и в качестве гладиаторов…
Ворота с треском распахнулись. Калашников увидел усыпанную древесными опилками, залитую солнцем песочную арену. Посередине на гнутой арке висел большой медный колокол. Стоящий рядом голый до пояса африканец методично ударял по его поверхности кузнечным молотом – извлекая те самые бьющие по ушам нежные звуки. Трибуны, до отказа заполненные зрителями, радостно взревели – вопли заглушили похоронный звон колокола. Двое упитанных охранников с бамбуковыми дубинками, ворвавшись в коридор, одного за другим сноровисто вытолкнули на арену четверых человек – рослых молодых мужчин, стоявших прямо перед Малининым и Калашниковым.
– В качестве кого? – голосом больной старушки переспросил Малинин.
– Гладиаторов, – меланхолично пояснил Калашников, рассматривая исцарапанный бронзовый щит. – Были в свое время, братец, такие люди – из числа пленных или специально тренированных рабов. Они сражались в амфитеатрах на потеху публике. Причем часто до смерти. Подобные сражения считались важным развлечением и в Риме, и в самых отдаленных провинциях империи. Недаром во время бунтов народ первым делом орал: «Хлеба и зрелищ!» Среди гладиаторов были даже свои звезды, если они показывали особую храбрость в бою, то по желанию зрителей этим смельчакам могли даровать свободу. Совсем недавно (это значит не сейчас, а в нашем XXI веке) археологи в Италии раскопали подземную гладиаторскую школу и путем анализа скелетов выяснили сенсационную вещь. Эти воины совершенно не ели мяса, им полагалось быть вегетарианцами. Так что в ближайшие годы готовься, братец, кушать репу. Если выживем, конечно.
Услышав про вегетарианство, Малинин долго не раздумывал.
– Ну что ж, – сказал он, деловито вытаскивая меч. – Попробуем отличиться, повелитель. Пусть публика попадает с трибун от восхищения и захочет нас освободить. Нехай меня лучше зарежут, чем до конца жизни репу жевать.
Пространство в самом начале коридора неожиданно раздалось: люди буквально прилипли к стенам, стараясь освободить проход. Служители, натягивая цепи, втащили в образовавшийся проем двух огромных тигров с масляно лоснящейся шерстью. Звери не рычали и даже выглядели сытыми – что, впрочем, не внушало должного оптимизма. Пожилой служитель-азиат с поседевшей головой, гладя бок тигра, сочувственно посмотрел на Малинина.
– Съедят тебя сегодня, мальчик, – трагически скривил он рот.
– Это с какой стати, козел? – разозлился Малинин.
– С такой, что тиграм тоже кушать надо, – укоризненно ответил азиат. – Им чего теперь из-за тебя – с голоду помирать? Животное ни в чем не виновато.
Меж тем звон отчаянный клинков и вопли на арене прекратились – слышались только громкие стоны. Слуги дубинками толкнули напарников к воротам, те согласно переглянулись, взяв мечи наизготовку.
– Знаешь, Серега, в принципе нехорошо убивать незнакомых людей, – сделал вывод Калашников. – Но если они нас убьют – то этот вариант еще хуже.
…Два сильных удара в спины придали им начальную скорость, оба ласточкой вылетели за ворота. Оказавшись на арене, Калашников машинально прикрыл глаза от солнца, Малинин сделал то же самое. Защитные барьеры из дерева, ограждавшие публику на трибунах, были разрисованы рекламой спонсоров: «План пятикратно пресветлого цезаря – победа Рима!» и «Лучшие слуги – на невольничьем рынке ”Мир рабства!”» Побуревший песок жадно впитывал лужи крови, в самом центре арены дергались в конвульсиях два обезглавленных тела. Оставшаяся в живых пара гладиаторов – один с мечом, а другой с сетью и трезубцем – явно готовилась к приему новых гостей. Безошибочно найдя взглядом ложу, где расположился лысый человек средних лет, натянувший бело-красную мантию поверх малинового римского панциря, Калашников выбросил вперед правую руку:
– Аве, домине! Моритури тэ салютант!
Тот, не глядя, лениво кивнул, обратив к нему открытую ладонь.
«Идущие на смерть приветствуют тебя!» Малинин страшно изумился тому, насколько легко он понял эту фразу. Изумляться дальше не дали – гладиатор ловко набросил на него рыболовную сеть, и унтер-офицер, запутавшись, свалился на песок арены. Но едва лишь враг с трезубцем подскочил к нему, занося оружие, Малинин разодрал сеть обеими руками – легко, как перышко.
– Ты чего здесь вилкой своей машешь? – внятно, со злостью сказал он.
Схватив обалдевшего гладиатора за грудки, Малинин сильно ударил его – сначала в правый, а затем в левый глаз. Выронив трезубец, тот упал и больше не шевелился. Зато Калашникову изначально не повезло с противником: тот оказался лихим рубакой и в два счета прижал Алексея вплотную к барьеру арены. Раскаленное солнцем лезвие меча, взвизгнув, раскрошило дерево рядом со щекой Калашникова – кожу неприятно обжег горячий металл.
