Тень пододвинулась ближе, заставляя Томаса сделать еще шаг.
«Если ты скажешь, что это я тебе его показал, Томми, ты пожалеешь».
«Не скажу», – прошептал Томас дрожащим голосом.
«Вот и хорошо. Но лучше, чтобы никто тебя не заметил. Шпионить за королем – серьезное дело. А теперь иди за мной и не шуми».
Дальняя стена хода тоже была обшита досками, но, подойдя ближе, Томас заметил в ней две маленьких панели. Флегг погасил свет.
«Никогда не открывай их при свете, – прошептал он в полной темноте. – Он может заметить. Он стар, но еще хорошо видит».
«А что…»
«Тссс! Слышит он тоже неплохо».
Томас замолчал, слыша, как сердце колотится в его груди. Он чувствовал непонятное возбуждение. Потом ему казалось, что он каким-то образом знал, что должно произойти.
В темноте что-то скрипнуло, и внезапно показался тусклый луч света. Еще скрип – и второй луч прорезал пространство. Флегг наклонился к отверстиям, на миг закрыв свет, потом отступил и поманил Томаса.
«Взгляни», – прошептал он.
Еще более взволнованный, Томас осторожно приблизил глаза к отверстиям. Он видел все четко, хоть и через странную зеленовато-желтую дымку. Перед ним были покои отца, и сам Роланд сидел у огня в своем любимом кресле с высокой спинкой.
Покои, которые король часто называл «берлогой», были величиной с обычный дом. По стенам горели факелы, а между ними были укреплены головы зверей: медведей, оленей, лосей, антилоп. Была здесь даже голова легендарного Фойна, которого у нас называют птицей Феникс. Томас не видел головы Нинера, дракона, убитого отцом задолго до его, рождения, но сначала он этого не заметил.
Отец зябко кутался в плед. Перед ним стояла кружка чая.
Вот и все, что происходило в этой огромной комнате, способной вместить (а иногда и вмещавшей) две сотни человек: старый король пил свой одинокий чай. Но Томас глядел на это, не в силах оторваться. Сердце его готово было выскочить из груди. Кровь тяжело стучала в голове. Руки сжались так крепко, что потом он обнаружил на ладонях красные отметины от ногтей.
Вы спросите: неужели его так возбудил просто вид старика, пьющего чай? Ну, во-первых, это был не обычный старик, а его отец и к тому же король. И потом, наблюдать за человеком, который тебя не видит, очень интересно, даже если он не делает ничего особенного.
Но это и очень стыдно – подглядывать, что делают люди, когда думают, что их никто не видит, – и Томас чувствовал, что ведет себя плохо, но не мог оторваться от представшего перед ним зрелища, пока Флегг не прошептал:
«Знаешь, где ты, Томми?»
«Я.., не знаю», – хотел он сказать, но, конечно, он знал. Хоть он и плохо разбирался в геометрии, но ориентироваться в пространстве мог. Внезапно он понял, что имел в виду Флегг, когда говорил, что он, Томас, увидит отца глазами его самого большого трофея. Он глядел на отца из середины западной стены… А именно в этом месте висела голова Нинера, дракона, убитого отцом.
Томас зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться.
Флегг, тоже улыбаясь, снова закрыл панели.
«Нет! – запротестовал Томас. – Я хочу еще!»
«Не сегодня. На этот раз хватит. Ты сможешь прийти, когда захочешь.., хотя, если ты будешь бегать сюда слишком часто, тебя наверняка поймают. А теперь пошли».
Флегг зажег волшебный свет и повел Томаса обратно, потайным ходом, к отверстию в стене. Перед тем, как выйти, он обратил внимание Томаса на глазок в деревянной обшивке. Томас увидел на другой стороне коридора нишу с зеркальными стенками, в которых отражались оба конца коридора.
«Всегда смотри в глазок перед тем, как выйти, – предупредил Флегг. – Пусто?»
«Да», – прошептал Томас в ответ.
Флегг надавил какую-то пружину, и дверь открылась.
«Теперь скорее!» – они вышли, опять захлопнув дверь за собой.
Через десять минут они уже были в комнате Томаса.
«Ну хватит на сегодня, – сказал Флегг. – Помни, что я сказал, Томми: не ходи туда слишком часто, чтобы тебя не поймали, а если тебя поймают – глаза его мрачно блеснули, – скажи, что нашел это место случайно».
«Хорошо», – быстро сказал Томас. Голос его скрипнул, как несмазанная петля. Когда Флегг вот так смотрел на него, его сердце всегда дрожало, подобно птице, бьющейся в клетке.
Томас последовал совету Флегга, но иногда он пользовался потайным ходом и подглядывал за отцом через стеклянные глаза Нинера – за отцом, который всегда в том мире был странного зеленовато-желтого цвета. После этого у него всегда болела голова, должно быть, оттого, что он наблюдал все глазами дракона, в которых все отражалось высохшим и готовым вспыхнуть. Это принесло и другие новые ощущения. Если раньше он любил отца, горевал, что тот недостаточно его любит, иногда боялся, то теперь он впервые начал жалеть его.
Когда Томас заставал отца в чьем-нибудь обществе, он сразу уходил. Он смотрел долго, только когда отец был один. Раньше Роланд редко оставался один, даже в своей «берлоге» – всегда находилось какое-нибудь срочное дело и проситель, которого нужно было выслушать.
Но эти времена ушли вместе с властью и здоровьем. Теперь Роланд с тоской вспоминал, как жаловался Саше или Флеггу: «Когда же они оставят меня в покое?» Теперь, когда это случилось, он жалел о них.
Томас жалел отца потому, что люди редко хорошо выглядят, когда они одни. В обществе они всегда носят маски. А что под ними? Какой-нибудь жуткий монстр, от которого все убежали бы с воплями? Бывает и так, но обычно там не скрывается ничего плохого. Обычно то, что мы прячем под маской, может вызвать у людей смех, или отвращение, или и то и другое вместе.
Томас увидел, что его отец, которого он любил и боялся и который казался ему величайшим человеком в мире, в одиночестве становится другим. Он мог ковырять в носу, вытаскивать оттуда засохшие зеленые сопли и рассматривать их на свет с мрачной сосредоточенностью, как ювелир – редкий камень. Он вытирал их о свое кресло, а некоторые, как это ни жаль, даже съедал с тем же сосредоточенным выражением на лице.
Питер приносил ему вечером бокал вина, но, когда Питер уходил, он выпивал огромное количество пива (много позже Томас понял, что отец не хотел, чтобы Питер это видел) и после этого мочился в камин.
Он говорил сам с собой. Иногда он бродил по комнате, спотыкаясь и разговаривая то ли с собой, то ли с головами зверей.
«Я помню, как мы тебя взяли, Бонси, – обращался он к лосиной голове (зачем-то он наградил каждый из своих трофеев именами). – Со мной тогда были Билл Сквоттингс и тот парень с бородавкой на роже. Помню, ты побежал через лес, и Билл промазал, и парень с бородавкой промазал, и я тоже…»
И он демонстрировал, как он промазал, поднимая ногу и пуская ветры, и размахивал руками, и смеялся стариковским, кашляющим смехом.
Тогда Томас закрывал панели и проскальзывал назад в коридор с виноватой усмешкой мальчика, который ест незрелые яблоки, хотя знает, что его от них будет тошнить.
Это отец, которого он так любил и уважал?
Это был старик, который пускал ветры и ел собственные сопли.
Это король, которого верные подданные называли Роланд Добрый?
Он мочился в камин, поднимая клубы вонючего пара.
Этот человек разбил его сердце, не оценив сделанную им лодку?
Он говорил с чучелами на стенах, называя их глупыми кличками вроде Бонси, Рогач или Волосатая Рожа.
«Мне больше нет до тебя дела, – думал Томас, оглядывая в зеркало коридор и пробираясь потом в свою комнату. – Ты просто глупый старик, и мне плевать на тебя. Плевать, слышишь?» Но Томасу было до него дело. Часть его все еще любила отца и хотела пойти к нему, чтобы Роланд говорил с ним, а не со звериными головами.
Но другая его часть предпочитала подглядывать.
Вечером, когда Флегг принес королю Роланду бокал отравленного вина, Томас впервые за долгое время осмелился подглядеть за отцом. Тому была причина.
За три месяца до того, как-то ночью, Томас не мог уснуть. Он ворочался, пока часовой на башне не прокричал одиннадцать. Тогда он встал, оделся и, крадучись, вышел из комнаты. Через десять минут он уже заглядывал в берлогу отца. Роланд не спал и был сильно пьян.
Томас много раз видел отца пьяным, но не до такой степени. Он был удивлен и даже испуган.
Многие люди постарше Томаса думают, что старость – тихое время. Тихая мудрость, тихая ворчливость или даже старческий маразм. Они верят, что к семидесяти жар души превращается в угли. Но в ту ночь Томас убедился, что эти угли могут иногда вспыхивать ярким пламенем.
Отец в развевающемся халате быстро ходил из угла в угол. Его ночной колпак слетел и остатки волос торчали непричесанными космами. Он не спотыкался, как обычно, хоть и покачивался при ходьбе по-матросски. Когда он наткнулся на стул с высокой спинкой, стоявший прямо под оскаленной головой рыси, он просто отшвырнул его прочь с рычанием, заставившим Томаса вздрогнуть. Стул ударился о стену, оставив вмятину на железном дереве – в этом состоянии к королю вернулась былая сила.
