— Брось его! — рявкнул он. — Брось ружье, Мэри!
Женщина оттолкнула от себя кресло, подняла ружье и вновь взвела курки. Она всхлипывала от боли и напряжения. Ральф увидел, как Элли зажала уши, когда палец черноволосой женщины вновь лег на спусковые крючки. Но на этот раз раздался лишь сухой щелчок. От разочарования у Ральфа перехватило дыхание. Он знал, что женщина держит в руках не помповик и не автоматическую винтовку, но почему-то надеялся, что ружье выстрелит, был абсолютно уверен, что оно должно выстрелить, что Господь Бог перезарядит его, явив им чудо.
Коп второй раз двинул стол к камере. Если бы не кресло, Ральф это видел, женщина смогла бы нырнуть между тумбами. Но кресло вновь врезалось ей в живот, заставив согнуться пополам.
— Брось его, Мэри, брось! — вопил коп.
Но женщина не выпускала из рук ружья. Когда коп вновь оттащил стол (Почему он просто не бросится на нее, подумал Ральф. Он же знает, что это чертово ружье не заряжено), патроны уже рассыпались по полу, и женщина перехватила ружье за стволы. Потом наклонилась вперед и опустила его вниз, как дубинку. Коп попытался уклониться от удара, но тяжелый ореховый приклад обрушился на его правую ключицу. Коп ахнул. То ли от боли, то ли от изумления, Ральф не мог понять, но звук этот вызвал восторженный рев в камере Дэвида. Мальчик стоял, вцепившись руками в прутья, с бледным, покрытым потом лицом и сверкающими глазами. Кричал не только он, но и седовласый мужчина.
Коп вновь оттащил стол — видимо, удар по ключице ему не повредил — и вновь толкнул его вперед. Опять спинка кресла впечатала женщину в прутья решетки. Из ее рта вырвался крик.
— Брось ружье! — заорал коп. Его интонации показались Ральфу странными, он было решил, что мерзавцу все-таки досталось, но потом понял: коп просто смеется. — Брось, а не то я размажу тебя по решетке, обещаю тебе, размажу!
Черноволосая женщина, Мэри, вновь замахнулась ружьем, но уже не столь решительно. Футболка с одной стороны вылезла из джинсов, и Ральф увидел на белой коже ярко-красные отметины. А уж на спине, в этом он не сомневался, конфигурация прутьев точно отпечаталась такими же красными полосами.
Мэри несколько мгновений постояла с поднятой двустволкой, затем отбросила ее в сторону. Двустволка заскользила по полу к камере Дэвида. Мальчик впился в нее взглядом.
— Не трогай, сынок, — остановил его седовласый мужчина. — Она разряжена, пусть себе лежит.
Коп искоса глянул на Дэвида и седовласого, затем, широко улыбаясь, посмотрел на женщину, прижавшуюся спиной к решетке. Отодвинув стол, он обошел его и пинком отбросил кресло. Протестующе заскрипели ролики, кресло покатилось к пустой камере рядом с Ральфом и Эллен. Коп обнял черноволосую женщину за плечи. Смотрел он на нее чуть ли не с нежностью. Она же ответила ему черным от ненависти взглядом.
— Ты можешь идти? — участливо спросил коп. — Ничего не сломано?
— Какая тебе разница? — выплюнула женщина. — Убей меня, если хочешь, и покончим с этим.
— Убить тебя? Убить? — На лице копа отразилось искреннее изумление человека, который в жизни мухи не обидел. — Я не собираюсь убивать тебя, Мэри! — Он прижал ее к себе, обвел взглядом Ральфа и Эллен, Дэвида и седовласого. — Господи, да нет же! Зачем мне убивать тебя, когда начинается самое интересное.
Глава 3
1
Мужчине, физиономия которого украшала обложки журналов «Пипл», «Тайм» и «Премьер» (когда он женился на актрисе с изумрудами), который появлялся на первой странице «Нью-Йорк таймс» (когда он стал лауреатом Национальной книжной премии [13] за роман «Радость») и на развороте «Взгляда изнутри» (когда его арестовали за избиение третьей жены, предшественницы актрисы с изумрудами), захотелось отлить.
Сбросив обороты двигателя, он остановил мотоцикл у самой обочины шоссе 50, ни на дюйм не съехав с асфальта. Хорошо, что шоссе пустынное, поскольку, к примеру, в Большом Бассейне [14] человеку ни за что не разрешат оставить мотоцикл на дороге, даже если он когда-то трахал самую знаменитую актрису Америки и ходили разговоры о его выдвижении на Нобелевскую премию в области литературы. Но если кто и пытался, то водитель первого же грузовика почитал за честь поддеть мотоцикл бампером, чтобы тот покатился кувырком. А попробуйте поднять семисотфунтовый «харлей-дэвидсон», особенно если вам пятьдесят шесть лет и вы не в лучшей форме. Просто попробуйте.
Я бы не смог, подумал мужчина, глядя на красно-кремовый «харлей-софтейл», городской мотоцикл с превосходными обводами, и вслушиваясь в мерное постукивание двигателя. Из других звуков до его ушей долетали лишь завывание горячего ветра пустыни да скрежет песка по кожаной куртке, купленной в нью-йоркском универмаге «Барни» за тысячу двести долларов.
В этой куртке его собирался заснять гомик-фотограф из журнала «Интервью», если, конечно, такой журнал существовал.
Думаю, эту часть мы опустим, не так ли?
— Я не возражаю, — ответил на незаданный вопрос мужчина, снял шлем, положил его на седло «харлея» и потер щеки, такие же горячие, как ветер, да вдобавок еще и обожженные, подумав при этом, что никогда еще он не испытывал такой усталости и безысходности.
2
На негнущихся ногах литературный лев спустился с невысокого откоса и отошел на несколько шагов. Его длинные седые волосы падали на плечи и на воротник кожаной куртки, чуть поскрипывали сапоги, также купленные в «Барни». Он посмотрел направо, налево: дорога была пуста. В миле или двух к западу на шоссе что-то стояло, то ли грузовик, то ли кемпер, но, если там и были люди, без бинокля они едва ли смогли бы увидеть, что великий человек справляет малую нужду. А если и увидят, то что такого? В конце концов без этого никто не может обойтись.
Джон Эдуард Маринвилл, которого в «Харперс базар» назвали «писателем, каким всегда хотел быть Норман Мейлер», про которого Шелби Фут однажды написал, что он «единственный ныне здравствующий американский писатель масштаба Джона Стейнбека», расстегнул ширинку и вытащил природную самописку. Мочевой пузырь у него чуть ли не лопался, но почти минуту он простоял с сухим крантиком в руке.
Наконец полилась моча, и устилающие землю сухие, пропыленные листья мескитового дерева заблестели зеленым.
— Восславим Иисуса, спасибо тебе, Господи! — проревел мужчина голосом Джимми Суэггарта. Этот трюк всегда пользовался успехом на вечеринках. Однажды Том Вулф так зашелся смехом, когда он заговорил голосом известного евангелиста, что Джонни даже забеспокоился, не хватит ли удар коллегу по перу. — Вода в пустыне, это ли не чудо! Хеллоу, Джулия!
Он иногда думал, что именно эта его трактовка «аллилуйи», а отнюдь не ненасытная страсть к выпивке, наркотикам и молодым женщинам побудила знаменитую актрису столкнуть его в бассейн во время пресс-конференции в отеле «Бел-Эйр», на которую он явился вдребезги пьяный, а потом отбыть вместе с изумрудами.
Закатываться его звезда начала раньше, но тот инцидент стал отметкой, миновав которую этот закат уже не мог остаться незамеченным широкой общественностью. У него не просто выдался плохой день или плохой год, вся жизнь вошла в черную полосу. Фотография Джонни, вылезающего из бассейна в белом костюме, с широченной пьяной улыбкой на лице, появилась в специальном выпуске «Сомнительные достижения», выпущенном журналом «Эсквайр». Потом о нем неоднократно писал «Спай», журнал, который любил потрясти грязное бельишко бывших кумиров.
Но в тот день, когда Джонни стоял лицом на север и писал, отбрасывая вправо длинную тень, эти мысли жалили его не так больно, как обычно. И уж точно не так, как в Нью-Йорке. Пустыня настраивала на более мажорный лад. Джонни видел себя литературным Элвисом Пресли, состарившимся, потерявшим форму, но все равно участником тусовки, хотя ему давным-давно следовало сидеть дома. А значит, не так уж все и плохо.
