Бург находится на скале и поэтому сильно возвышается над остальным городом, с северной стороны его защищает очень глубокий ров. Надо сказать, Нюрнбергу повезло, что за всю историю его ни разу не осаждали враги, иначе он не сохранился бы в таком идеальном состоянии до наших дней. Ров не использовался по назначению уже несколько столетий, и теперь на дне его росли чайные и фруктовые сады, причем среди деревьев встречались и экземпляры довольно внушительных размеров. Изнемогая от июльской жары, мы двинулись вокруг стены, то и дело останавливаясь полюбоваться изумительными видами, открывавшимися нашим взорам. Особое восхищение вызвала огромная, лежавшая перед нами как на ладони равнина с расположенными на ней небольшими городками и деревнями. Ее окаймляла голубая линия гор, как на пейзажах Клода Лоррена. Поглядев на такую красоту, мы переводили восхищенные взгляды на город и начинали с новой силой восторгаться бесчисленными фронтонами необычной формы, огромными красными крышами, мансардными окнами, расположенными друг над другом. Справа в небо вздымались башни Бурга, но ближе всего к нам была Башня Пыток, которая являлась, а быть может, является и по сей день самым интересным местом во всем городе. Столетиями нюрнбергская Железная дева считалась символом самой изощренной жестокости, на которую только способен человек. Нам давно хотелось ее увидеть, и наконец мы оказались совсем рядом с тем местом, где она была придумана и изготовлена.
Во время одной из остановок мы подошли к стене надо рвом и посмотрели вниз. Сад находился футах в пятидесяти-шестидесяти под нами, там, должно быть, было жарко, как в духовке. За рвом высилась циклопическая мрачная стена из серого камня, которая сторонами упиралась в стену бастиона и контрэскарп. Верхняя ее часть поросла кустами и деревьями, а уже над ними возвышались величественные дома, которые от старости казались только красивее и романтичнее. Жаркое солнце разморило нас, и, поскольку спешить было некуда, мы решили задержаться здесь. Прямо под нами мы заметили очаровательную картину: на солнце, растянувшись во всю длину, нежилась большая черная кошка, возле которой резвился маленький черный котенок. Мамаша то махала хвостом, чтобы котенок ловил его, то лениво отталкивала его лапами, поощряя к новым играм. Она лежала у самого основания стены, и Элиас Пи Хатчесон, чтобы подзадорить их, наклонился и подобрал из-под ног небольшого размера камушек.
– Я его брошу рядом с котенком, – сказал он, – и они удивятся, откуда он свалился.
– О, будьте аккуратны, – воскликнула моя жена. – Вы можете попасть в малютку!
– Кто, я? Никогда! – ответил Элиас Пи. – В душе я нежен, как мэнская вишня, уж вы мне поверьте. Для меня причинить вред этой несчастной крошке все равно что скальпировать ребенка! Могу поспорить на ваши ажурные чулки, что я не попаду в него! Смотрите, я брошу камень подальше, вон туда, специально, чтобы не дай бог не зацепить их!
С этими словам он перегнулся через стену, вытянул вперед руку и отпустил камень. То ли существует некая сила, которая притягивает меньшие предметы к бо́льшим, а скорее потому, что стена, на которой находились мы, была не отвесной, а расширялась к основанию, и мы сверху не заметили этого уклона, но камень с глухим звуком, отчетливо слышимым в горячем воздухе, опустился прямо на голову котенка, и его крошечные мозги разлетелись во все стороны. Черная кошка быстро посмотрела наверх, и мы увидели, что ее пылающие зеленым огнем глаза впились в Элиаса Пи Хатчесона. Потом она перевела взгляд на котенка, который теперь лежал неподвижно, у него лишь подергивались маленькие лапки. Из раны тонкой струйкой текла кровь. Издав сдавленный крик, совсем как человек, кошка, мяукая, стала облизывать его голову. Потом, словно поняв вдруг, что он умер, она снова посмотрела на нас. Я никогда не забуду этого взгляда, потому что в ту секунду кошка выглядела идеальным воплощением ненависти. Ее зеленые глаза горели зловещим огнем, а белые острые зубы почти сверкали сквозь алую кровь, которая стекала у нее по морде и усам. Животное заскрежетало зубами и выпустило когти изо всех четырех лап. Внезапно оно бросилось на каменную стену, как будто хотело добраться до нас, но не смогло удержаться и поэтому спрыгнуло на землю. Оно стало еще страшнее, потому что приземлилось на котенка, и его шерсть покрылась пятнами крови и мозгов. Амелия от всего этого лишилась чувств и стала оседать по стене, так что мне пришлось поднимать ее. Рядом с нами, под тенью раскидистого платана была скамейка. Я усадил на нее жену, чтобы она пришла в себя, и вернулся к Хатчесону, который неподвижно стоял у края и смотрел вниз на беснующуюся кошку.
Когда я подошел, он сказал:
– Никогда еще я не видел такого взбешенного существа… кроме того раза, когда одна скво из племени апачей взъелась на того полукровку, которого все называли Занозой, за то, как он обошелся с ее щенком, которого выкрал во время набега на их деревню. Заноза хотел отомстить за то, что апачи пытали на огне его мать. Так вот, эта скво все время ходила с таким же выражением. Она охотилась на полукровку больше трех лет, пока наконец воины апачей не поймали его и не передали ей. Ходили слухи, что еще ни один человек, ни белый, ни краснокожий, не умирал так дол го и мучительно под индейскими пытками. Только один раз я видел, чтобы она улыбалась – когда навел на нее ружье, чтобы пристрелить. Я добрался до их лагеря как раз в тот момент, когда Заноза отдавал Богу душу, и поверьте, он радовался смерти, как самой лучшей подруге. Это был страшный человек, и хоть я после того случая с индейским ребенком с ним не встречался (все-таки поганое это было дельце, а он к тому же и белым-то не был, хоть и выглядел совсем как белый), я считаю, что он получил по заслугам. Черт возьми, я даже прихватил один из кусков его кожи, которые висели там на столбах, и сделал из него обложку для дневника. Он и сейчас со мной! – и Хатчесон похлопал себя по нагрудному карману.
Все то время, пока он говорил, кошка совершала отчаянные попытки подняться по стене. Она разбегалась и прыгала, порой достигая неимоверной высоты. Ее совершенно не беспокоило то, что после каждого прыжка она тяжело падала на землю. Она тут же вскакивала на лапы и опять неслась на стену с удвоенной энергией, при этом ее внешний вид делался все ужаснее. По натуре Хатчесон был человеком отзывчивым (и жена, и я частенько замечали за ним маленькие проявления доброты по отношению как к животным, так и к людям), и, похоже, его очень взволновало то состояние бешенства, в которое впала кошка.
– Ну дела! – сказал он. – Это бедное создание, кажется, совсем голову потеряло. Тише! Тише, бедняга, это же вышло случайно… Хотя твоему малышу от этого не будет слаще. Знаешь, честное слово, я совершенно не хотел, чтобы это произошло, – обратился он ко мне. – Это лишний раз доказывает, каким неуклюжим дураком может стать человек, если захочет побаловать! Похоже, у меня руки совсем не оттуда растут, раз я даже не могу с кошкой поиграть. Скажи, полковник, – встрепенулся он (у нас выработалась приятная привычка награждать друг друга званиями), – надеюсь, твоя жена не осерчала на меня за эту досадную неприятность? Черт возьми, я этого не допущу!
