Итак, на следующий день возвратились слуги, и я сообщил им, что молодежь отправилась в Сент-Луис. Никто из полевых рабочих вроде бы не видел и не слышал ничего особенного, а старая Софонисба прекратила свои вопли с восходом Солнца. После этого она уподобилась сфинксу и не произносила ни слова о том, что произошло в ее мрачном сознании накануне днем и ночью.
Позже я сделал ложное заявление о том, что Дени, Марш и Марселин вернулись в Париж и стали изредка общаться со мной по почте, отправляя оттуда письма (которые я написал сам, подделав их почерки). В разговорах с друзьями мне пришлось много лгать или умалчивать о некоторых событиях и вещах, но я понимал, что люди тайно предполагали, что я что-то скрываю. Я сфальсифицировал сообщения о смертях Марша и Дени во время войны и позже сказал, что Марселин ушла в женский монастырь. К счастью, у Марша уже не было родителей, а его эксцентричные манеры отчуждали его от родственников в штате Луизиана. Наверное, все сложилось бы намного лучше для меня, если бы я подчинился здравому смыслу и сжег картину, продал плантацию и вообще прекратил всякую активную деятельность ввиду своего взбудораженного перенапрягшегося сознания. Вы видите то, к чему привело мое безумие. Неурожаи зерновых культур, разошедшиеся один за другим рабочие, дом на грани полного разрушения, и сам я в качестве отшельника и темы для множества загадочных баек сельской местности. Никто не ходит здесь после наступления темноты, да и в любое другое время, и ничего с этим не поделаешь. Именно поэтому я понял, что вы должны быть чужаком.
А почему я остаюсь здесь? Я не могу полностью раскрыть вам причину этого. Это слишком близко связано с вещами, находящимися на самом краю разумной действительности. Возможно, этого бы не случилось, если бы я не рассмотрел изображение. Я должен был поступить так, как сказал бедный Дени. Поначалу я твердо намеревался сжечь картину, когда поднялся спустя неделю после трагедии в запертую студию, но сперва я все же посмотрел – и это все изменило.
Нет, бесполезно говорить о том, что я видел. Кстати, вскоре вы сами сможете увидеть это, хотя время и сырость выполнили свою работу. Я не думаю, что это причинит вам вред, но на меня картина произвела пагубное воздействие. Я знал слишком многое из того, что это значило.
Дени был прав – картина являла собой самый великий триумф человеческого искусства со времени Рембрандта, даже будучи незаконченной. Я понял это с самого начала и осознал, что несчастный Марш выразил этим рисунком свои главные декадентские принципы. В качестве художника он был тем же, кем был Бодлер как поэт, – а Марселин была ключом, который размыкал его сокровенную цитадель гениальности.
Портрет буквально ошеломил меня, когда я снял с него покрывало – ошеломил прежде, чем я смог понять, чем в целом являлась картина. Ведь это только отчасти портрет. Марш вполне искренне утверждал, что он нарисовал не только Марселин, но и то, что он видел сквозь нее и вне нее.
Конечно, она была ключом к картине, но ее фигура образовывала лишь одну часть во всем изображении. Она была полностью обнажена, кроме той отвратительной сети волос, обвившихся вокруг нее, и, откинувшись, полулежала на своего рода скамье или диване, изготовленном в манере, непохожей на любую известную декоративную традицию. В одной руке она держала кубок чудовищной формы, из которого выливалась жидкость, чей цвет я и по сей день не могу описать или классифицировать – не знаю, где Марш достал такие краски.
Фигура и диван были расположены слева на переднем плане сцены самого странного характера, которую я когда-либо видел в своей жизни. Казалось, эта сцена представляла собой призрачную эманацию из сознания женщины, однако, с другой стороны, можно было допустить абсолютно противоположное предположение
– как будто сама женщина была только зловещим отражением или галлюцинацией, вызванной фоновым пейзажем.
Я не могу сказать вам, находилась ли эта сцена внутри или вовне какого-то помещения – были ли изображены те адские своды изнутри или снаружи, были ли они действительно вырезаны из камня или являлись просто уродливыми, покрытыми грибками древовидными структурами. Геометрия всей совокупности объектов на картине была сумасшедшей – каждый предмет имел одновременно и острые, и тупые углы, густо перемешанные между собой.
И, Боже! Кошмарные формы, плавающие вокруг в этих бесконечных демонических сумерках! Богохульные твари, что, затаившись, с вожделением бросали взгляды на ведьмовском шабаше вместе с той женщиной – верховной жрицей! Черные косматые существа, которые сочетали в себе некоторые черты козла, голову и три лапы крокодила, а также ряд щупальцев на спине, а также плосконосые эгипаны, исполняющие танец, который знали и называли проклятым священники Египта!
Но этот пейзаж был не Египтом – это было раньше Египта, даже раньше Атлантиды, раньше легендарного Му и шепчущего мифа Лемурии. Это был исконный источник всего ужаса на этой земле, и картина ясно показывала, какой частью всего этого была Марселин. Я думаю, что это должен был быть кощунственный Р'Лайх, сотворенный существами не нашей планеты – то, на что туманно намекали приглушенными голосами Марш и Дени. Р'Лайх изображался полностью покрытым водой, хотя, с другой стороны, было понятно, что все существа на картине свободно дышат.
Я не мог ничего поделать – только смотрел и дрожал, и вдруг увидел, что Марселин коварно следит за мной с холста своими чудовищными расширенными глазами. Это не было простым суеверием – Марш в своей симфонии рисунков и красок действительно захватил нечто из ее ужасной сущности, и она все еще продолжала злиться и ненавидеть, словно бы ее большая часть не была погребена в могиле под известью. Но самое отвратительное началось, когда некоторые из порожденных Гекатой змееобразных прядей волос стали подниматься сами по себе с поверхности картины и полезли наружу в комнату по направлению ко мне.
Затем произошло то, что стало для меня последним ужасом, и я понял, что навсегда стал одновременно надсмотрщиком и пленником. Она являлась тем, что дало жизнь первым туманным легендам о Медузе и других Горгонах, и что-то в моей взбудораженной душе было захвачено ею и обращено в камень. Никогда я не почувствую себя в безопасности от этих извивающихся змеевидных локонов – тех локонов, что изображены на картине, и тех, что захоронены под известью возле винных бочек. Слишком поздно я вспомнил рассказы о том, что волосы мертвецов сохраняются фактически неизменными даже спустя столетия после погребений.
С тех пор моя жизнь превратилась в ужас и рабство. Я испытывал постоянный подспудный страх перед тем, что закопано в подвале. Меньше чем через месяц негры начали шептаться насчет большой черной змеи, ползавшей вокруг винных бочек с наступлением ночи, и о странном следе, который вел к другому пятну, удаленному на шесть футов. В конце концов, мне пришлось переместить все предметы в другую часть погреба, чтобы чернокожим не приходилось проходить мимо того места, где была замечена змея.
