— Где я? — спросила она, вытирая кулаком рот.
— А Воронцовка это, Воронцовка, — бабка довольно закивала.
Услышав название деревни, Ира вздрогнула.
— Далеко отсюда до Вязовни?
— Тута рядышком, — оживилась бабка, выплывая за калитку. — Вот так по дороге пойдешь, все прямо и прямо, там и будет твоя Вязовня.
Ира проследила за бабкиной рукой — нужно было пересечь деревню, спуститься с холма и уйти обратно в лес по широкой, хорошо накатанной дороге.
— А люди где? — спросила Ира, оглядываясь на развороченные нежилые дома.
— Тебе кто нужен-то? — скороговоркой спросила бабка. — Все здесь. Тут я живу с сыночком, — повела она локтем в сторону своей развалюхи. — Там Колька, — бабка показала на крайний дом. — Никого больше и нет. А вот и они.
Два мужика с корзинками. Из леса идут. Странно как-то… Что это они там делали? Рановато для грибов. Шишки, что ли, собирали?
— Разве мальчик здесь не живет? Худой такой… на велосипеде ездит?
Ей стало тревожно, захотелось уйти. Куда-нибудь, где есть нормальные люди. Где не смотрит на тебя так подозрительно лес, где не появляется неизвестно кто непонятно откуда.
— Приезжают тут иногда, — нехотя заговорила бабка, поворачиваясь к своему дому. — Да я за ними не слежу. Может, и был какой на велосипеде. Не знаю. Всякое здесь происходит. — С этими словами бабка скрылась в избе, оставив Иру у забора с открытым ртом.
«Всякое здесь происходит…»
Да, именно так и сказал вредный мальчишка на велосипеде. Но сейчас думать обо всем этом ей не хотелось. На Иру вновь навалилась усталость. Она села на землю около забора, бросила платок, который все еще комкала в руках, и уставилась на приближавшихся мужчин.
Выглядели они, как два брата-близнеца: в одинаковых темно-зеленых куртках, одинаково лохматые и бородатые. Только цвет волос у них был разный. Один светло-рыжий, другой темный. Оба молча прошли мимо Иры. Светлый завернул в калитку. А темный пошел дальше. Его дом оказался на другом конце деревни — если расстояние в четыре развалюшки можно назвать «другим концом». Покосившийся сарайчик без забора.
За Ириной спиной хлопнула дверь. К калитке семенила бабка.
— Устала небось? — ласково спросила она.
— Устала, — не стала скрывать Ира. И есть ей хотелось, и сил идти дальше не было. Ноет искусанное комарами лицо, зудят сбитые ладони… Не жизнь — красота.
— Пойдем, — поманила ее за собой бабка, — умоешься.
Держась за шаткий столб, Ира поднялась. Как же хочется лечь, закрыть глаза и ни на что не смотреть. А тут опять — вставай, иди, борись. И никто не скажет — умри. Может, сейчас это самый лучший вариант?
Дом был темный, пахший старым деревом и застоявшейся водой. Под косым навесом прятался рукомойник. От воды защипало свежие Ирины ранки.
Да, выглядит она сейчас, наверное, сногсшибательно… В таком виде только на дискотеки ходить.
Под навес, где умывалась Ира, заглянул мужчина и тут же скрылся. За дверью послышались недовольные голоса. Бабка и сын о чем-то спорили.
— Тебе сколько лет? — спросила бабка, появляясь на пороге с полотенцем в руках.
— Двенадцать, — ответила Ира.
— Вот видишь? — крикнула бабка в приоткрытую дверь. — Двенадцать только. Я тебе говорила, что она маленькая! Пойдем, — бабка пропустила Иру вперед.
По-хорошему Иру должны были насторожить эти слова. Но усталости у нее накопилось столько, что на осторожность сил просто не осталось.
Единственная комната в избе была одновременно и кухней, и спальней. Небольшая, темная, она вмещала в себя самые невероятные предметы. От покрышек и плуга до куриц, скребущихся за перегородкой. На деревянном столе коптила керосиновая лампа. На керосиновой плитке грелся небольшой алюминиевый чайник. Было душно.
Бабка махнула рукой на стул, Ира села на жесткое продавленное сиденье.
— Темно как, — прошептала Ира.
— Света нет, — тут же откликнулась бабка. — Давно уже. Как в начале лета провода оборвались, так без света и сидим.
Ира покосилась на телевизор в темном углу комнаты, но ни о чем больше спрашивать не стала. Сидим так сидим. Главное — не бежим.
Темнело. Слабый свет лампы еле разгонял темноту над столом с кружками, чайником и кубиками сахара. Комната тонула во мраке.
— И не страшно одной в лес ходить? — начала светский разговор бабка.
— Я на просеке запуталась, — еле ворочая языком, заговорила Ира — после кружки горячего чая ее потянуло в сон. — Вроде иду, иду, а все по одному месту кружусь. Как будто водит меня кто-то.
— Кому ж там водить? — покачала головой бабка.
— Мальчик с собакой, — прошептала Ира. — Не видели? А может, не с собакой, может, с волком?
— Ох, батюшки, с волком?! — всплеснула руками бабка. — Откуда волку-то взяться?
— Какие волки? — Ввалился в избу ее сын. — Тут и зайцы только по большим праздникам появляются. А ты — волки…
— Так прям и видела? — Не унималась бабка.
— Видела. — Ира отставила чашку. — Зверь огромный, как у нашего председателя собака. И мальчик, маленький…
— Откуда ему быть? — запричитала бабка, и глаза у нее при этом забегали. — Вот ведь родители, отпускают детей, одних, без присмотра… — От возмущения у нее мелко затряслась голова.
— Мать, — одернул ее сын, — хватит!
Он вышел из дома и чем-то громыхал на улице. Бабка потянулась к Ире.
— Не мальчик это, не мальчик. Лешак! Ходит здесь по лесу, людей путает, водит. Покоя не знает. На кого ни посмотрит — тот либо онемеет, либо ослепнет. И волк у него — не волк, а оборотень! По ночам он зверем бегает, а днем в человека обращается и между людьми крутится, жертву высматривает. Как приметит какую, в лес заведет, а там уж и разделается с ней. Людей, говорят, они ненавидят, всякого встречного норовят в лесу запутать, кровушку высосать. Потому и лес этот — проклятый. Как колдунью прогнали, так и стала душа леса мертвой. Деревья сохнут, трава не растет. А грибы да ягоды — это все от него, от нечистого, чтобы людей в лес заманить да погубить. И сам же он лес погубит. Потому что ненависть в нем живет на это место. И каждый, кто ему помешает, будет убит. Он взглядом и речами того заманит, а волк ему горло перегрызет. Никто его не остановит! Будет он свою мамку-колдунью искать, но не найдет. А как не найдет, тут конец всему и настанет. Разверзнется земля, и провалится это место в пучину огненную. Останется от него только детский плач!
Бабка клонила морщинистое лицо к Ире, голова ее тряслась все сильнее, бесцветные глаза смотрели на девчонку в упор. Ира вскочила, опрокинув стул, отбежала к выходу. На пороге появился бабкин сын.
