— Что вы делаете?
— Наберем туда святой воды, — объяснил Бен. — Идем.
Они прошли по тротуару к церкви и поднялись по ступеням. Собравшийся было открыть центральную дверь Марк вдруг остановился и ткнул пальцем:
— Смотрите.
Ручка почернела и слегка оплавилась, будто сквозь нее пропустили мощный электрический разряд.
— Тебе это о чем-нибудь говорит? — спросил Бен.
— Нет. Нет, но… — Марк тряхнул головой, прогоняя неоформившуюся мысль, открыл дверь, и они вошли.
В церкви было серо, прохладно, ее заполняло то бесконечное беременное молчание, которое роднит все пустые алтари веры, и белой, и черной. По обе стороны от широкого прохода, разделяющего два ряда скамей, гипсовые ангелы удерживали чаши со святой водой, склонив спокойные, полные радостного понимания лица, словно им хотелось увидеть свое отражение в неподвижной воде.
Бен положил ампулы в карман и велел:
— Омой лицо и руки.
Марк встревоженно посмотрел на него.
— Это же свя… свято…
— Святотатство? На этот раз нет. Давай.
Они макнули в неподвижную воду руки, потом плеснули на лица — так только что проснувшийся человек плещет холодной водой в глаза, чтобы снова загнать в них окружающее.
Достав из кармана первую ампулу, Бен стал заполнять ее, и тут пронзительный голос прокричал: «Эй, там! А ну! Что это вы делаете?»
Бен обернулся. Оказалось, что голос принадлежит Роде Корлесс, домоправительнице отца Каллахэна, которая сидела на первой скамье, беспомощно крутя в руках четки. Из-под подола черного платья торчало нижняя рубашка, волосы были в беспорядке — она причесывала их пальцами.
— Где святой отец? Что вы делаете? — голос был тонким, пронзительным, близким к истерике.
— Вы кто? — спросил Бен.
— Миссис Корлесс. Экономка отца Каллахэна. Где святой отец? Что вы делаете? — Женщина стиснула руки, ломая пальцы.
— Отец Каллахэн нас покинул, — сказал Бен как мог осторожно.
— О, — она прикрыла глаза. — Он выступил против той напасти, что поразила этот город?
— Да, — ответил Бен.
— Так я и знала, — сказала миссис Корлесс. — Можно было не спрашивать. Отец Каллахэн — хороший священник, твердый слуга Господа. Всегда находились такие, что говорили: ему-де никогда не обрести такой силы духа, чтобы занять место отца Бергерона, но он занял. Значит, вышло, что отец Каллахэн не то что хорош — слишком хорош для него. — Миссис Корлесс посмотрела на них широко раскрытыми глазами. Из левого выкатилась и сбежала по щеке слезинка. — Он ведь не вернется, правда?
— Не знаю, — сказал Бен.
— Болтали, дескать, святой отец пьет, — продолжала Рода Корлесс, словно не услышала. — А был хоть один священник-ирландец, который не зря ел свой хлеб да к бутылке не прикладывался? Это вам не белоручки-неженки, сосунки, церковные крысы! Куда им до него! — Ее голос поднялся к сводчатому потолку в хриплом, почти вызывающем крике. — Он священником был, а не каким-нибудь святошей-олдерменом!
Бен с Марком слушали молча, не удивляясь. Бен был пронизан нереальностью, и ничто уже не удивляло, даже сил на это не было. Бен с Марком перестали считать себя борцами, мстителями, избавителями — день вобрал их в себя, они беспомощно жили — и только.
— Когда вы видели его в последний раз, он не потерял твердости духа? — потребовала ответа миссис Корлесс, пронзительно глядя на них. Слезы усиливали бескомпромиссность взгляда.
— Да, — сказал Марк, припомнив, как отец Каллахэн стоял у них в кухне с воздетым крестом.
— А теперь вы беретесь за его труд?
— Да, — снова сказал Марк.
— Ну, так собирайтесь, — фыркнула Рода, — чего вы ждете?
И пошла по проходу, оставив их одних — черное платье, одинокая плакальщица на похоронах, состоявшихся в другом месте.
47
Снова к Еве, в последний раз. Было десять минут седьмого. Солнце повисло над соснами на западе, проглядывая из разорванных облаков кровавым пятном. Бен зарулил на стоянку и с любопытством посмотрел на окна своей комнаты. Сквозь незадернутые занавески была видна пишущая машинка, стоявшая на страже у стопки рукописи, придавленной стеклянным шаром пресс-папье. Бен изумился, что разглядел все это отсюда, да так отчетливо, будто в мире царили здравый смысл, обыденность и порядок. Он позволил взгляду спуститься к заднему крыльцу. Там бок о бок стояли неизменившиеся кресла-качалки, в которых они со Сьюзан разделили свой первый поцелуй. Дверь, ведущая в кухню, была открыта, как ее оставил Марк.
— Не могу, — пробормотал мальчик. — Просто не могу.
Его широко раскрытые глаза побелели, он скорчился на сиденье, подтянув колени к подбородку.
— Нас должно быть двое, — сказал Бен, протягивая мальчику две ампулы со святой водой.
Марк в ужасе отпрянул, словно, дотронься он до них, через кожу проник бы яд.
— Давай, — поторопил Бен. Он исчерпал все аргументы. — Давай, пошли.
— Нет.
— Марк?
— Нет!
— Марк, ты мне нужен. Остались только мы с тобой!
— Я сделал уже достаточно! — выкрикнул Марк. — Я больше не могу! Я не могу его видеть, как вы не понимаете!
— Марк, нас должно быть двое, разве ты не знаешь?
Марк взял ампулы и зажал в кулаке у груди.
— Мамочки, — прошептал он. — Ой, мамочки. — Он взглянул на Бена и кивнул. Жест получился дерганым и вымученным. — Ладно.
— Где молоток? — спросил Бен, когда они вышли из машины.
— Был у Джимми.
— Ладно.
Они взошли на крыльцо. Ветер усилился, солнце ослепительно сверкало сквозь тучи, раскрашивая все в красный цвет. В кухне на них гранитной плитой навалилось влажное, осязаемое зловоние смерти. Дверь в подвал была открыта.
— Я так боюсь, — вздрогнув, сказал Марк.
— Оно и к лучшему. Где фонарик?
— В подвале. Я бросил его, когда…
— Ладно.
Они стояли возле пасти подвала. Как и предупреждал Марк, лестница в закатном свете казалась нетронутой.
— Иди за мной, — сказал Бен.
48
Бен довольно легко подумал: «Иду умирать». Мысль пришла естественно, в ней не было ни страха, ни сожаления. Кипящие в душе чувства терялись в нависшей над домом всеподавляющей атмосфере зла. Съезжая вниз по доске, которую Марк поставил, чтобы выбраться из подвала, обдирая руки, Бен ощущал неестественное ледяное спокойствие. Он увидел, что пальцы светятся, словно одетые в призрачные перчатки. Это его не удивило.
«Пусть, кажется, придет конец. Довольно! На трон взошел пломбирный император». Кто это сказал? Мэтт? Мэтт умер. И Сьюзан умерла. И Миранда. И Уоллес Стивенс тоже умер. «На твоем месте я бы туда не смотрел». Но Бен посмотрел. Так вот как выглядишь, когда все позади. Как что-то размозженное, изломанное, некогда заполненное разноцветными жидкостями… Не так уж плохо. Он умрет страшнее. У Джимми был пистолет Маккаслина — наверное, до сих пор лежит в кармане. Бен заберет его и, если до заката они не успеют добраться до Барлоу… сначала мальчика, потом себя. Скверно, но он умрет страшнее. Бен спрыгнул в подвал и помог спуститься Марку.
