Взгляд вдруг превратился в яркую вспышку…. Глаза стали огромны, как судорога боли, а лицо более сияющим и светлым, чем солнечный свет… Глаза Катерины уперлись в неподвижное, бледное лицо маленькой девочки, стоявшей совсем рядом, в нескольких шагах… Ребенка крепко держала за руку пожилая монахиня. По лицу девочки текли слезы. А кулачки были крепко прижаты к губам. Девочка старалась не закричать. Глаза Катерины впились в лицо дочери. Девочка дрожала всем телом, а расширенные зрачки отказывались воспринимать весь ужас происходящего.
Теперь для Катерины весь солнечный свет, весь воздух, весь мир заключались в лице ее дочери. В последние минуты жизни – даже больше, чем целый мир. Губы Катерины дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку, но улыбка не получилась. Слишком много жалости было в ней, слишком много трагедии. Стоящий рядом стражник резко ударил Катерину по лицу, заставив повернуть голову к инквизитору. Девочка дрогнула всем телом, вскрикнула от этого удара…. Все заглушающий голос продолжал читать приговор:
«…..обвиняемая в ведовстве, демонологии, дьявольских кознях, наведении порчи, знании волшебной магии трав…. Святая церковь милостиво отпускает на волю душу заблудшей рабы божьей Катерины Бреус и передает ее в руки светской власти, дабы светская власть даровала ей мягкую, бескровную смерть…..».
Прошло не меньше двух часов, пока чтение пяти обвинительных приговоров было закончено. Катерина еще несколько раз пыталась повернуться к дочери, но каждый раз стоявший рядом с ней стражник бил ее по лицу. Монахи забрали у осужденных свечи, развязали руки, сняли с шеи веревочные петли и поспешно отошли в сторону. Три старухи тут же упали на землю и забились в конвульсиях. Стражники, подхватив узниц, поволокли их к столбам. Молоденький солдат попытался ухватить Катерину за руку, но женщина мягко отстранилась:
– Я пойду сама.
Стражник растеряно опустил руки. Это был совсем молоденький мальчик, и его колотила дрожь. Она пошла сама, спокойно и четко печатая шаги, без малейшего страха, без капли истерии. Бескровное лицо женщины стало спокойным и безмятежным. Катерина подошла к столбу, стоявшему посередине, и без поддержки, сама поднялась по деревянной лестнице. Без принуждения стала к столбу. Солдат постарше приковал ей руки и ноги. Руки оказались заведенными за спину. Это был старый солдат, закаленный в боях ветеран, близко и часто видевший смерть. Но его губы дрожали, и он старательно отводил глаза в сторону, стараясь не встретиться с глазами прикованной к столбу женщины. Потом, не выдержав, тихонько шепнул на местном диалекте:
– Прощай, дочка! … – и, испугавшись собственной вспышки сочувствия, быстро сошел вниз.
Толпа примолкла. Многие женщины тихонько плакали, стараясь всхлипывать незаметно. К подножью каждого столба подошел монах-доминиканец, и, обмакнув в ведро с салом палку с паклей на конце, щедро обрызгал прикованные фигуры. Женщина средних лет (шедшая четвертой) потеряла сознание. Растопленное свиное сало на лицах и белых санбенито оставило жирные брызги. Капли сала попали на лицо Катерины. Намокнув, прядь волос прилипла к щеке.
Катерина обернулась, снова встретившись глазами со своей дочерью. Девочка опустила кулаки вниз. Ее перекошенное лицо дрожало, слезы текли непрерывным потоком, а искаженный рот был словно парализован ужасом… Все ее тело дрожало в мелких судорогах. Пять монахов-доминиканцев, отделившись от остальных, быстро опустили в жаровни, ярко пышущие пламенем, палки с паклей. Потом передали факелы стражникам.
Весь состав инквизиции поднялся в полный рост. Монахи громко запели молитву. Карлос Винсенте поднял руку вверх. Прозрачная слеза, появившись из уголка глаза, медленно и печально скатилась по щеке Катерины. Это была единственная слеза. За ней не последовало остальных. Толпа замерла. Было слышно только дыхание очень многих людей, часто обрывающееся в судорожный хрип… Карлос Винсенте резко бросил вниз руку. В тот же самый момент монахи вылили ведра с салом на хворост, а стражники опустили факелы вниз, в хворост, поджигая сразу с нескольких сторон… Все пять костров зажглись одновременно. Разгораясь, дрова начали трещать. Черный густой дым клочьями повалил в небо. Раздались истошные вопли сжигаемых заживо женщин. Четверых. Катерина продолжала молчать. Не отрывая взгляда, не отворачивая головы, она смотрела на маленькую девочку, уходящую от нее далеко… Она смотрела и смотрела, впитывая каждый миг, не ощущая и не понимая боли….. Огненные языки пламени приближались к ее лицу.
Крик пронесся над толпой, крик, более страшный, чем смерть:
– Мамочка! Мама!
Увидев, что костер, на котором находится ее мать, начинает гореть, девочка испустила страшный крик и неистово забилась в руках монахини, которая испуганно пыталась прижать ребенка к себе.
– Мамочка! Мама! Мама!
Толпа замерла. Крик пронесся как выстрел, поражая многих, стоявших поблизости, наповал. Это был крик такой чудовищной силы, что человеческие души выворачивались наизнанку. Многие женщины откровенно плакали, плакали и крестились. Девочка кричала так громко, что крик ее, отражаясь от стен домов, накрыл всю площадь словно плотным покрывалом. В нем было столько горя и отчаяния, столько не понимания и чудовищной боли, что, казалось, сердце маленькой девочки разбивается на тысячу осколков прямо на каменных плитах мостовой. Весь состав инквизиции игнорировал крики. Никто из судей или из знати даже не повернул головы.
На ложе для знати возникло некоторое оживление. Вниз, к кострам, быстро спустились несколько дам и знатных дворян. Вскоре к ним присоединился епископ. Возле каждого костра лежал пучок хвороста. Символический пучок, оставленный для особой привилегии. Разделившись, эти люди подходили к кострам, брали хворост и подбрасывали прямо в огонь. Бросать хворост в костер было разрешено только для знати (чтобы не возникла давка и от драки желающих не погас огонь). Считалось, что дрова, брошенные в костер ведьмы или колдуна, гарантируют счастье….. Кроме того, это был прекрасный случай показать свою лояльность инквизиции.
Две шикарные дамы и богато одетый господин, весело переговариваясь и громко смеясь (не забывая при этом подносить к носу кружевные платочки, чтобы заглушить запах паленого мяса), подбрасывали пучки хвороста в костер Катерины….
– Мамочка! Мама!
Девочка билась в руках монахини, которая тщетно пыталась полами своей рясы заткнуть ей рот. Дым от костров черными клубами валил в небо, и был слышен лишь шум огня и треск… От пылающих костров быстро распространился нестерпимый запах паленого мяса, у многих вызывающий тошноту… Сквозь пламя уже нельзя было разглядеть ничего. Скрытые столпами огня, фигуры исчезли в пламени полностью… Каждый костер представлял собой огромный пылающий факел… Цветок отчаяния, сотканный из живого огня.
