Однако тоски по дому я не испытывал, во всяком случае, пока не испытывал. Джек заносил чемоданы в большую спальню, устанавливал ноутбук на столе в маленькой, а мой взгляд притягивала западная стена гостиной из стекла, «флоридская комната» за ней и Мексиканский залив ещё дальше. Безбрежная синева, плоская, как зеркало, во второй половине этого жаркого ноябрьского дня. И даже с закрытой дверью-стеной я слышал негромкое и ровное дыхание этой синевы. «У неё нет памяти», — такая вот странная, но оптимистичная мысль мелькнула в голове. Меня по-прежнему волновало всё, что касалось памяти (и злости).
Джек вернулся из маленькой спальни и сел на подлокотник дивана. Мне показалось, что молодому человеку не терпится уйти.
— Из еды всё необходимое у вас есть, — доложил он. — Плюс салат, гамбургер и готовая курица в вакуумной упаковке… у нас дома её называют «Курица-астронавт». Надеюсь, вы не против.
— Отлично.
— Двухпроцентное молоко…
— Очень хорошо.
— …и разбавленные сливки. Если нужно, в следующий раз могу привезти чистые.
— Хочешь закупорить мою единственную оставшуюся артерию?
Он рассмеялся.
— В маленькой кладовой на кухне все виды баночного дер… консервов. Кабельное телевидение подключено, интернет работает… я договорился о Wi-Fi, это стоит чуть дороже, но круто… и, если хотите, можно установить спутниковую антенну.
Я покачал головой. Он был хорошим парнем, но я хотел послушать Залив, нашёптывающий мне слова, которые он уже не вспомнил бы минутой позже. И я хотел послушать виллу, выяснить, есть ли ей что сказать. Почему-то у меня создалось впечатление, что есть.
— Ключи в конверте на кухонном столе… в том числе и от автомобиля… список телефонных номеров, которые могут вам понадобиться — на холодильнике. У меня занятия в университете каждый день, кроме понедельника, но мобильник всегда при мне, и я буду приезжать по вторникам и четвергам к пяти часам, если мы не договоримся на другие дни. Вроде бы все?
— Да. — Я полез в карман за деньгами. — Хочу выдать тебе премию. Ты отлично поработал.
Он замахал руками.
— Нет. Это клёвая работа, мистер Фримантл. Хорошая оплата и удобное время. Я счёл бы себя хапугой, получая ещё и премии.
Я рассмеялся, убрал деньги в карман.
— Как скажешь.
— Вам бы прилечь. — Он поднялся.
— Может, и прилягу. — Странно это, когда к тебе относятся, как дедушке Уолтону,[24] но, наверное, мне следовало к этому привыкать. — А что случилось с другим домом на северной оконечности Кейси-Ки?
Что?
— Ты сказал, что один рухнул в воду. Что случилось со вторым?
— Насколько я знаю, он всё ещё на прежнем месте. Хотя если сильный шторм вроде «Чарли» обрушится на остров, едва ли от дома что-то останется. — Он подошёл ко мне, протянул руку. — В любом случае, мистер Фримантл, добро пожаловать во Флориду. Надеюсь, она примет вас хорошо. Я пожал его руку.
— Спасибо… — Я запнулся, возможно, на столь короткое время, что он и не заметил, но я не разозлился. На него точно не разозлился. — Спасибо за всё.
— Да ладно.
Когда Джек уходил, во взгляде, брошенном на меня, чувствовалось лёгкое недоумение, так что, возможно, он заметил. Может, заметил, как я запнулся. Меня это уже не волновало. Наконец-то я остался один. Вслушался в хруст ракушек и гравия, вылетевших при развороте из-под автомобильных колёс. В шум двигателя, который затихал, затихал, исчез. Осталось лишь негромкое, ровное дыхание Залива. И удары сердца — мягкие, глуховатые. Никаких часов, звенящих, бьющих, даже тикающих. Я глубоко вдохнул, набрал полную грудь затхлого, чуть влажно-ватого воздуха. А как ещё могло пахнуть в помещении, которое достаточно давно стояло закрытым, если не считать коротких еженедельных (или раз в две недели) ритуальных проветриваний? Я, кажется, уловил запахи морской соли и субтропических растений, названий которых ещё не знал.
Слышал я главным образом шум волн, очень уж напоминающий дыхание какого-то большого спящего существа, и смотрел через стеклянную стену, которая выходила на воду. Поскольку «Розовую громаду» приподняли над уровнем земли, с того места, где я сидел (достаточно далеко от стеклянной стены гостиной), берега видно не было. Сидя в кресле, я имел возможность полюбоваться разве что одним из больших танкеров, следующих нефтяными маршрутами из Венесуэлы в Галвестон. Купол неба затянула лёгкая дымка, приглушая яркость отражающихся от поверхности воды солнечных лучей. Слева на фоне неба чётко прорисовывались силуэты трёх пальм, их кроны чуть колыхались под очень, очень лёгким ветерком: эти самые пальмы я изобразил на своём первом после несчастного случая рисунке. «На Миннесоту, прафта, не похоше», — прокомментировал Том Райли.
Стоило мне посмотреть на них, как вновь захотелось рисовать… потребность напоминала голод, правда, возникла она не в желудке, а вызвала зуд в голове. И что странно, ещё и в культе. «Не сейчас, — одёрнул я себя. — Позже. Сейчас я как выжатый лимон».
Из кресла я сумел подняться со второй попытки, довольный тем, что юноша не стал свидетелем провала первой и не услышал мой нелепый («Твою мать!») раздражённый вскрик. Поднявшись, я какое-то время шатался, опираясь на «канадку», задаваясь вопросом, до какой же степени я вымотан. Обычно «выжат как лимон» — выражение образное, но в тот момент я именно таким себя и ощущал.
Медленным шагом (не испытывая никакого желания упасть здесь в первый же день) я проделал путь в большую спальню. Увидел двуспальную кровать, и больше всего мне захотелось подойти к ней, сесть, костылём скинуть на пол эти идиотские декоративные подушки (на одной вышили некое подобие двух прыгающих кокер-спаниелей и довольно пугающую мысль: «МОЖЕТ, СОБАКИ И ЕСТЬ САМЫЕ ХОРОШИЕ ЛЮДИ?»), лечь и поспать два часа. Может, три. Но сначала я прошёл к скамье у изножия кровати, по-прежнему очень осторожно, зная, как легко при такой усталости зацепиться ногами и упасть. На скамью юноша положил два из трёх моих чемоданов. Нужный, конечно, оказался снизу, так что я без колебаний сбросил верхний на пол и расстегнул молнию наружного кармана.
Стеклянные синие глаза глянули на меня с выражением вечного осуждающего удивления: «О-о-о-о-х, какой противный парниша! Я столько времени здесь пролежала!» Взбитые синтетические оранжево-красные волосы вырвались из заточения. Реба, воздействующая на злость кукла, в лучшем синем платье и чёрных туфлях «Мэри Джейнс».
Прижимая её к боку культёй, я лёг на кровать. После того как устроился между декоративных подушек (больше всего мне хотелось отправить на пол прыгающих кокеров), положил куклу рядом с собой.
