О чем сумасшедший старик думает сейчас, когда смотрит так странно — уже не с неприязнью и даже как будто с уважением, но все равно с брезгливостью, как на какую-то неведому зверушку, которая жила-жила, потом сбросила старую шкуру и преобразилась вдруг!
— Хорошо… извини… я буду стучать, — отец как будто удивился странным словам сына, он словно никогда и не подозревал, что тому может что-то не нравиться в его поведении, притворился, что никогда не придавал значения таким мелочам как тактичность, хотя Вильфред-то знал — придавал, да еще какое!
— Через три дня, — мрачно сказал Вильфред, — Я уеду через три дня.
— Ты уже знаешь, куда?
— Знаю. Но это секретная информация.
Отец понимающе закивал.
— Но… Не на восточный фронт?
Вильфред усмехнулся. Верить в то, что папочка проявляет беспокойство за его жизнь, он не смог бы при всем желании. Да и не было такого желания. Сомневаться и рефлексировать — значит снова превращаться в жертву.
— Если я погибну, ты будешь получать за меня пенсию.
— Значит все-таки…
Вильфред молчал, он мог бы сказать — нет, его отправляют отнюдь не на фронт, всего лишь в мирную и безопасную союзную Румынию, где ему ничто не будет угрожать. Но он молчал. Может и правда старик волнуется? Все-таки, как бы там ни было, до селе Вильфред никогда не уезжал так далеко, и не было войны…
Тогда пусть поволнуется! Папашка… Пусть поймет, пусть осознает, что может потерять единственного сына, надежду свою и опору. Может остаться совсем один на старости лет.
— Ты будешь писать?..
— Писать?!
Удивлению Вильфреда не было предела.
— Отец, если меня убьют, ты получишь официальное уведомление. До той поры считай, что я жив и здоров, и что со мной все в порядке.
В какой-то момент ему все-таки стало его жаль. Может быть, не такой уж плохой человек его папочка, может быть не так уж ненавидел и презирал он его, может быть и в самом деле не имел намерений унижать его, когда…
Когда он был маленьким, беззащитным, невероятно затюканным и так сильно зависящим от него!
Вильфред отвернулся к зеркалу. Он всегда полагал, что каждый должен получать то, что он заслужил. Любить и заботиться о своем отце, который никогда не любил и не заботился о нем — когда он был маленьким и ему было трудно, Вильфред не хотел. Его отец не заслужил хорошего к себе отношения. Ничем!
А мамы уже нет. И очень жаль, что она ушла так рано, не дождалась, пока ее сын встанет на ноги… Вот она-то заслуживала бы и пенсии и уважения и всего-всего, что получает и будет получать теперь отец… Она бы оценила, она была бы рада, не за себя рада — за него, за маленького замухрышку Вилли, который не смотря ни на что, все-таки выкарабкался.
Когда другие мальчишки бегали, орали и дрались, Вильфред сидел дома, выполнял домашние задания или клеил из дерева самолеты и корабли. Он не был самодостаточным или нелюдимым, ему тоже хотелось орать и бегать — даже драться… Но драться так, как дрались другие, один на один, честно. Пусть будет больно, пусть даже до крови: если такова плата за то, чтобы мальчишки приняли его в свою компанию, он готов был пойти и на это, — но почему-то не получалось.
Он не был самым маленьким, не был самым хилым, и уродливым не был, но почему-то мальчишки презирали и ненавидели его, и не готовы были принять от него те жертвы, которые он хотел им принести. Они кидались в него камнями или гнилыми помидорами, похищали его школьную сумку, после чего Вилли находил свои тетрадки в грязных лужах, они лупили его всем скопом, если встречали случайно на улице.
Они называли его мокрицей или крысенышем… Чаще всего Вилли жалко улыбался, выслушивая оскорбления, чаще всего он просто стоял и смотрел на то, как сорвав с вешалки его пальто, мальчишки со смехом топтали его ногами, он не мог сказать ни слова, почему-то не было слов… почему-то не было даже желания защищаться.
Он ненавидел их жгучей, прозрачной, как самый сильный яд, ненавистью, придумывая про себя страшные кары для каждого из своих мучителей, и при этом никогда не отказал ни одному из них, когда они просили у него карандаш или ластик. То ли боялся отказать… То ли каждый раз надеялся, что этот вежливый тон, это «пожалуйста» протянет тоненькую ниточку, за которую можно будет удержаться и, может быть, даже подружиться… И что на этот раз его ластиком не будут играть в футбол, его карандаши не сломают.
Много лет спустя, Вильфред сам удивлялся этой своей странной покорности и бесконечному терпению. Ему даже хотелось вернуться в свое проклятое детство — пусть таким же маленьким слабым мальчиком, каким был он тогда, но со своим сегодняшним сильным духом, со своей яростью, со своим клокочущим где-то в темной глубине души хаосом… Он дрался бы тогда до смерти за каждую обиду, он ничего бы не прощал!
Но прошлое — это действительно только тень, к нему невозможно вернуться, его нельзя исправить.
Заниматься в элитном спортивном клубе Вильфред начал, когда уехал из своего маленького пыльного городка в Берлин, где поступил в университет.
Теперь все было по другому.
Вильфред все сделал для того, чтобы теперь все было по-другому!
Тогда он был уже взрослым, тогда в его душе уже зарождалась некая сила, порою граничащая с безумием, тогда он уже готов был драться по настоящему физически и духовно — с теми, кто не знал его еще, с теми, кто мог захотеть попирать и топтать его…
Однако никто ничего такого не захотел, поэтому вся решимость мальчика Вилли пропала всуе, развеялась ветром.
Он сразу подружился со своим соседом по комнате в общежитии. Сосед даже — о смех и слезы! — побаивался сначала всегда хмурого и мрачного паренька, смотревшего исподлобья, настороженно и сердито. Сосед всеми силами старался показать себя милейшим и дружелюбнейшим существом и — Вилли оттаял. Неожиданно быстро и легко, и с тех пор стал еще мягче и уязвимее, чем был, он не ждал теперь удара в спину.
Соседа звали Пауль фон Книф, он был сыном очень влиятельного в Мюнхене человека, Михеля фон Книфа, владельца процветающей обувной фабрики, именно Пауль и привел в Вильфреда в тот спортивный клуб, куда попасть было совсем не легко, где занимались спортом и общались представители может быть не самой золотой молодежи, но близко к тому.
Многие из них состояли в войсках СС, и Вилли приложил все возможные старания, чтобы присоединиться к ним. Очень это было непросто! Очень… Четыре года прошло усердных занятий в университете, чтобы войти в число лучших студентов на факультете, изматывающих тренировок в гимнастическом зале, когда мышцы ноют так сильно, что не только ходить больно, но даже спать, походов с Паулем и другими на митинги и собрания, умных бесед, заведения полезных знакомств, прежде чем свершилось это бесспорно величайшее в его жизни событие.
