Более естественное возбуждение, которое вряд ли одобрили бы оба верховных исполнителя — и африканский и местный, в роли которого выступал архиепископ, — охватило все пригороды, когда началась распродажа акций. Медленно, но верно цена акций концернов Розенберга начала падать. Поговаривали, что за всем этим кто-то стоит и что-то знает. Приступ паники охватил экономику, слившись с паникой, уже затронувшей окраинные области Южной Европы. В Англии испуганные голоса наводили справки по телефону, пока испуганные глаза следили за самолетами над Средиземным морем. Пелена неосознанного страха расползалась над страной и окутывала множество умов. Что-то лихорадило цивилизацию; так уже бывало и раньше, но теперь это «что-то» приняло полуосознанный образ чужеродных сил: летящих в небе негров, или евреев, изымающих свое золото из мировых хранилищ. С каждым днем волнение усиливалось. Отовсюду, словно тараканы из щелей, повылезали безвестные толкователи Откровения: старушки, отставные военные, а то и наиболее эксцентричные священнослужители дерзко заговорили о конце света. В Бирмингеме голый человек пробежал по улицам с криком, что видел огнь небесный, и, прыгнув на рельсы, был задавлен скорым поездом прежде, чем полиция смогла его схватить. «Адвентист в Бирмингеме сходит с ума», — прокомментировали вечерние газеты. В церквях становилось темно. Правительство неофициально предложило епископам не поощрять посещение прихожанами церквей. Епископы опубликовали пастырское послание, в котором, естественно, не смогли скрыть некоторое несогласие с правительством, из-за чего первая его часть, адресованная новообращенным, имела несколько насмешливый и угрожающий тон. Это еще больше усугубило положение. Неофиты, естественно, решили, что если Церковь может позволить себе такой тон, значит, она полагает себя в полной безопасности, что и подтверждала вторая часть пастырского послания, написанная вполне обыденным языком. Она начиналась со слов: «Дети, да любите друг друга»,[16] и продолжалась в том же духе, заканчиваясь другой цитатой: «Мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается».[17] В словах заключалось обещание чудесной безопасности, желанной для многих, и сэр Бернард поздравил Кейтнесса с более успешным распространением веры за последние десять дней, чем за предыдущие десять лет.
А тем временем и без того взбудораженный мир получил второе послание Верховного Исполнителя. После первого формального провозглашения «желаемого и предопределенного», «богах многих и едином», автор в новом тексте все так же высокопарно сокрушался о том, что власти Европы даже и не подумали ответить на предыдущее послание и явно не готовы вступать в какие-либо переговоры. Вместо этого они всеми доступными им способами готовятся к войне.
«Некоторые заметили, — говорилось далее в послании, — что африканские армии предприняли определенные действия в ответ на эту подготовку, но Верховный Исполнитель считает необходимым довести до сведения царственных особ и других лидеров государств, что простых защитных мер будет уже недостаточно. Если власти Европы намерены навязать Африке войну, Африка будет вынуждена объявить войну Европе. Учение, по праву рождения принадлежащее африканским народам и предлагаемое ими как послание надежды даже униженным и измученным людям белой расы, не навязывает человеку никаких принципов, если он не хочет претворять их в жизнь. Христиане Европы провозглашают великую, но непризнанную истину: кровь мучеников — основа Церкви. Африка знает этот принцип, понимает его и подчиняется ему. В высоких таинствах рождения и смерти, в напряженных духовных поисках Африка познала тайное предназначение человека. Народы нашего континента с восторгом предают себя как на ложе смерти, так и на ложе любви. Теперь Верховный Исполнитель призывает их к осознанному существованию.
Результат борьбы неважен. Если армии Европы уничтожат борцов Африки, в смерти мы обретем больше, чем получат наши противники. Но армии Европы бессильны, потому что началась Вторая Эволюция человека. Вожди и пророки Африки, словом и делом которых стал Верховный Исполнитель, более не обращаются к людям разума и науки. Они обращаются к своим собственным народам. Я призываю сыновей и дочерей Африки к вечному жертвованию. На этом алтаре не имеет значения, терпите вы боль или причиняете ее. Круг завершен и древнее знание возвращается. Призываю всех, ибо настало время смерти, которое навсегда сменится временем любви. Призываю всех, ибо без познания одного не будет познания другого. Призываю всех; благословенные, наследуйте то, что заложено для вас с начала мира».
Вечером того дня, когда появилось это воззвание, толпы на улицах были гуще, чем когда-либо. В специальном выпуске газет сообщалось о первой жертве: негра буквально загнали на Хэмпсгедской пустоши, а потом (возможно, по неосторожности) убили. Сэр Бернард позвонил Изабелле.
— Помнится, ты однажды говорила, — сказал он, когда она взяла трубку, — что Хэмпстед — негритянский район, вот я и решил узнать, как у вас там, все ли спокойно?
— Я бы не назвала это беспорядками, — ответила Изабелла. — Так, маленькое происшествие. Люди шумели возле нашей двери, и у нас дома сейчас находится цветной джентльмен.
— Господи! — воскликнул сэр Бернард. — Кто его привел — ты или Роджер?
— Мы вместе, — объяснила Изабелла. — Услыхали шум и выглянули на улицу, а там негр — по крайней мере, чернокожий, — негр это ведь кто-то вполне определенный, верно? — около нашей двери, а вокруг — такая неприятная бесноватая толпа белых. Роджер вышел и поговорил с ними, но без всякого толку. Он пытался им объяснить, как подобает вести себя англичанину… Наверное, они его поняли, потому что стали бросать камни и размахивать палками. Поэтому Роджер втащил его в дом, и вот он здесь.
— Ты в порядке, Изабелла? — резко спросил сэр Бернард. — А что делает толпа?
— Да что ей делать? Ну, покидали камни в окна, одно разбили, а потом появилась полиция, и они ушли, — ответила Изабелла. — Не волнуйтесь, я в полном порядке. Как раз собиралась варить кофе. Может, зайдете на чашечку?
— А где ваш гость? — спросил сэр Бернард.
— Разговаривает с Роджером об африканской любовной поэзии, — сказала Изабелла. — Они прекрасно сошлись, только насчет наречий никак не договорятся. Роджер считает, что наречиям не место в большой поэзии — не понимаю, почему.
— Я бы хотел его послушать, — сказал сэр Бернард. — Спасибо, Изабелла, я зайду, если позволишь.
— Конечно, — ответила Изабелла, — а кофе я могу и через полчаса сварить. До встречи.
