Картину гармонично завершали два детских трупика у Тамары на руках и один вполне здоровый и довольный жизнью младенец под боком у мертвого реаниматолога.
Тома издала сдавленный крик. Ее взгляд остекленел и медленно переместился на единственного живого ребенка. Мысли смешались и приобрели совсем беспорядочный ход. Диктовался он индийскими фильмами, горячо любимыми акушеркой.
В этих фильмах частенько фигурировали обмененные в больнице новорожденные и их горячая, драматичная и счастливая в развязке любовь. У безумных мысли сразу воплощаются в действие, минуя стадию критического осмысления. Обмен мертвых детей на живого был проведен без колебаний.
Тамара Петровна со спокойной целеустремленность направилась на второй этаж, вызволять оставшуюся в палате роженицу. Детский плач из разрушенной ординаторской заставил ее отклониться от своего пути. В чашеобразном углублении полу у оплавленного сейфа заливалась криком девочка, перепачканная цементной пылью.
Ничуть не удивленная происходящим Тома подхватила второго младенца – ситуация полностью укладывалась в безумный сценарий, сложившийся у нее. Когда она появилась перед Верой, в отчаянии метавшейся по отделению в поисках помощи, вид у акушерки был поистине героический.
Покрытая слоем пыли с головы до ног, с горящим взором и двумя орущими младенцами на руках, Тамара Петровна напоминала героиню американского блокбастера. Вера до конца жизни была уверенна – отважная женщина, рискуя жизнью, спасла из огня ее детей. Оставив младенцев матери, акушерка, не говоря ни слова, развернулась и направилась к выходу.
В холле первого этажа ей снова встретился мертвый реаниматолог. Полуразложившийся труп Семена Аркадьевича целеустремленно полз к приоткрытой двери подвала, оставляя за собой след из дурно пахнущей слизи. Одной рукой оживший покойник крепко сжимал еще недавно пожиравшую его плоть крабо-амебу, а другой вполне успешно использовал для перемещения.
Лицо Томы исказила дикая усмешка. Посмеиваясь и бормоча что-то нечленораздельное, она прошла мимо по-прежнему спящего сном праведника вахтера, и скрылась в беспроглядной темноте ночи.
Спустя несколько месяцев, уже по первому снегу, в ворота маленького северного монастыря постучались. Сестра привратница впустила изможденную, оборванную женщину. На все вопросы о себе она отвечала молчанием или тихонько плакала. Документов при ней не было, но по абсолютно седым волосам еще не старой пришелицы, можно было предположить, – судьба ей выпала нелегкая.
Отбыв положенный срок послушания, блаженная (так меж собой прозвали ее сестры) была пострижена и наречена сестрой Ангелиной. Постриг произвел на молчаливую и погруженную в созерцание женщину необычайное впечатление. Она всю ночь плакала и тихонько разговаривала с собой.
Мать настоятельница, обычно строгая с новичками, пригласила блаженную в свою келью и несколько часов о чем-то ласково говорила с ней. На следующий день сестре Ангелине выделили послушание на скотном дворе в дальнем углу монастырского двора. Там же, в теплом коровнике, устроила она себе келью. Блаженной было дозволено житие в затворе. Днем она на люди не показывалась. Прошло еще несколько лет и о Томе забыли.
Память об академике Моисее Абулафии сохранялась дольше. К месту его трагической гибели, отмеченным пятном расплавленного асфальта, и посеченными осколками взорвавшегося лимузина стенами, благодарные пациентки годами несли цветы.
Дело приобрело большой общественный резонанс и широко освещалось в прессе и на телевидении. Президент поручил генеральному прокурору взять его на «особый контроль». Как частенько бывает в таких случаях на просторах нашей необъятной родины, расследование закончилось ничем. Немногочисленные свидетели, кроме двух последовавших друг за другом мощных взрывов, сотрясших окрестности, ничего не помнили.
С версиями происшествия в подчиненной академику клинике было также непросто. Причиной разрушений в роддоме признали, за неимением лучшего объяснения, взрыв кислородных баллонов. Журналисты нашли новые скандалы, а экзальтированные пациентки обнаружили, что в столице осталось еще немало харизматичных докторов.
И только в медицинской Москве еще долго оставалось живым предание о Великом Враче. Говорили, что академик Абулафия, подобно святому, продолжал помогать людям после своей смерти. После капитального ремонта 13-го роддома, явившегося своего рода венцом деятельности Моисея Абрамовича, произошло маленькое чудо.
Клиника переместилась с первого на последнее место в Москве по количеству младенческой смертности и осложнений в родах. Несомненно, это была заслуга нового коллектива врачей, но и дорогостоящее импортное оборудование в полностью перестроенной силами Абулафии клинике недооценивать не стоило.
По крайней мере, так считали многие из тех, кто не имел счастия знать Моисея Абрамовича достаточно близко. А те, кто знал о настоящем лице академика, по понятным причинам предпочитали помалкивать.
На месте разрушенного взрывом газа родильного блока была сооружена маленькая часовня. По странному стечению обстоятельств ее фундамент расположился прямиком над неприметным чугунным люком в больничном подвале, накрыв его толстой бетонной подушкой…
Жизнь настоящей Ангелины тоже складывалась непросто. Несмотря на свой юный возраст, Ангелина Викторовна была весьма трезвомыслящей особой. Покидая роддом, ведьма четко осознавала: - эхо событий, подготовленных с ее участием, может догнать, как ударная волна от термоядерной бомбы.
Нырнув в метро, она отправилась отнюдь не в свою уютную квартирку на Старом Арбате. У Ангелины были заранее подготовлены укрытия на все случаи, в том числе и для того, чтобы спрятаться от Бегемота. Через час она уже стояла перед железной дверью на первом этаже неприметного панельного дома на окраине Москвы.
Короткий звонок, два длинных, снова короткий – дверь отворила закадычная подруга, мадам Лара. Малогабаритная четырехкомнатная квартира была переоборудована под бордель. Ну, переоборудована, - это громко сказано про перепланировку санузла и выполненный молдаванами «евроремонт», но все же квартирка отличалась некоторым аляповатым «цыганским» шиком.
Здесь, в апартаментах хозяйки, собиралась провести Ангелина ближайшую ночь. Она рассчитывала, что излучения похоти, обильно генерируемые клиентами заведения, замаскируют ее ауру от Бегемота. Да и искать ее в Выхино[26] будут в последнюю очередь. Всем была известна любовь молодой ведьмы к роскоши и комфорту и презрение к рабоче-крестьянской окраине Москвы.
