сделан из сливочного масла, и глаза Генри закатываются.
– Черт возьми! – говорит Лиам, теперь его голос звучит громче, исчезли флегматичные нотки.– Я сказал, ОСТАВЬ ЕГО В ПОКОЕ!
Лиам отпускает руку Генри, хватает ствол своего «Глока» и замахивается прикладом в голову матери. Движение выходит слабым и скользящим, но она переводит на него взгляд с такой ненавистью, что он даже в смерти чувствует прилив страха.
– Да к черту,– решает он.– Давай.
Мать на всех шести конечностях перескакивает с Генри на Лиама, прижимая его руки и ноги, их лица теперь в дюйме друг от друга. Она рычит, сверкая огненными и злыми глазами. Он вспоминает последствия клейкой кислоты на Греге, которую она, видимо, хранит в своем уродливом рту, и реагирует единственным доступным ему способом.
Он бьет ее лбом прямо между полных ненависти золотистых глаз.
Когти, сжимающие его руки, ослабевают, и Лиам берет передышку, чтобы покопаться глубоко в себе, извлечь последние доступные ресурсы. С кряхтением он поднимает руки и сводит их вместе, обхватывая ее талию – скользкую и обманчиво мускулистую – в крепком медвежьем захвате. Ее тело прижимается к острию топора, и он чувствует, как оно вгрызается в его внутренности. Чудесным образом боль отдалилась, почти онемела. Почти.
Лиам отворачивается от ее шипящего рта и с радостью видит, что глаза Генри открыты и ясны, наблюдают.
– Беги!
Затем он чувствует на груди твердые кончики ее когтей, как у 150-килограммовой кошки, и ее единственное желание – сбежать. Острые когти неистово вонзаются, разрывая плоть на его груди, бедрах, плечах. Морщась, он с жутким восхищением наблюдает, как его плоть и кровь темным туманом поднимаются вверх, попадая теплыми струями ему в рот и глаза, придавая его быстро сужающемуся зрению темно-красный оттенок.
«Розовые очки»,– тупо думает он, пока когти матери вонзаются все глубже и глубже в его грудь, чтобы добраться до слабеющего сердца… и разорвать на куски.
Лиам не видит, убежал Генри или остался. Он надеется, что убежал. Он надеется, в отличие от его мальчика, этот избежал темной дыры между скалами. Где монстры ждут, чтобы забрать тебя.
Когда тело Лиама отключается, в его сознании вспыхивает яркий свет, и с мягким толчком он отделяется от своего тела, словно кто-то осторожно вытолкнул его из плоти.
Небо бледное, а деревья тут не покрыты листвой, а голые, черные и невероятно высокие.
К его руке тянется другая, теплые кончики пальцев умоляют их сжать.
Маленькая, мягкая рука игриво подталкивает его в ожидании.
Чтобы поприветствовать.
Отвести домой.
С приливом незаслуженной любви, Лиам берется за нее.
Сали кричит ему остановиться, но Дэйва не остановят ни Сали, ни пули, ни огонь, ни что-либо еще, пока он не найдет Генри и не избавит от любой опасности.
Лидер отряда, Паркер, поднимается из укрытия на краю изгороди, последней границы барьера между густым лесом и широкой поляной, в центре которой находится потрескивающий, дымящийся ад двухэтажного дома.
– Мистер Торн, стойте! – просит Паркер, протягивая руку вперед, и Дэйв выражает ему свое уважение беглым взглядом, проносясь мимо этого приказного тона и вытянутой перчатки.
Однако, выйдя на поляну, он замирает, его разуму требуется мгновение, чтобы осознать хаос происходящего – глаза впитывают слишком много невероятных вещей одновременно.
В дом слева в переднем юго-восточном углу въехала горящая машина – водительская дверь распахнута, двигатель и сам испускал дым, который смешивался с дымом от дома. Справа от него стоит большой старый сарай, приземистый и меньше фермерского амбара.
На земле перед ним лежит белый мужчина с топором в животе.
Прежде чем Дэйв успевает что-либо сообразить, его хватают сзади и с силой прижимают к земле, а мужчина, лежащий на нем сверху, силен и непробиваем, как бетонная плита.
Паркер торопливо говорит ему на ухо.
– Если вы хотите, чтобы ваш сын жил, сэр, вам нужно успокоиться и позволить моей команде делать свою работу. Вы не помогаете, сэр, вы мешаете. Ваши действия могут убить вашего ребенка прежде, чем я смогу спасти его, и потенциально поставить под угрозу безопасность моих людей.
Дэйв хнычет, но, уткнувшись левой щекой в жесткую траву, продолжает осматривать поляну, хоть и искоса. Он больше никого не видит: ни тел, ни похитителей, ни Генри.
– Я держу его, спокойно,– говорит Сали, и Дэйв чувствует, как давление на его позвоночник немного ослабевает.
Сали ложится рядом, его глаза тоже осматривают поляну перед тем, как повернуться к Дэйву.
– Черт возьми, Дэйв. Вы так убьете своего сына.
Дэйв цепенеет от этих слов, гадает, правда ли это, не совершил ли он нечто ужасное.
– Огонь,– все, что он может сказать в ответ.– Что, если он там?
Сали морщится и поднимает глаза на Паркера.
– Отпустите его.
Вес Паркера исчезает. Дэйв и Сали лежат, наполовину внутри, наполовину снаружи поляны, заметные для любого, кто мог бы посмотреть в ту сторону. Но откуда – Дэйв понятия не имеет. Явно не из дома.
– Дэйв,– начинает Сали, и тут они оба слышат громкое бум.
Двигая только головами, оба поворачиваются посмотреть. На крыше первого этажа, того, что выступает с восточной стороны, стоит высокая черная… штука. Разум Дэйва перебирает слова и целую жизнь ассоциаций с образами, изо всех сил пытаясь определить, как это описать, дать название.
Оно выглядит наполовину человеком, наполовину насекомым. Высокое и тонкое, конечностей слишком много, а тело гибкое и мощное. Но больше всего на свете: пугающее.
Генри неподвижно лежит в его черных объятиях.
– Боже милостивый,– шепчет Паркер.– Агент Эспиноза? – зовет он, будто все это подстроено, будто это дурацкий сюрприз, шутка, и эти чокнутые из местного отделения ФБР в Сан-Диего решили приколоться над спасательным отрядом.
У Сали нет времени ответить, потому что существо делает три длинных шага, затем спрыгивает с края крыши, пролетает почти двадцать футов по воздуху и точно приземляется у сарая. Прямо рядом с человеком с топором в животе.
Все они в немом шоке наблюдают, как существо осторожно опускает Генри на землю, нависает над ним, словно проверяя жизненно важные органы.
Несмотря на странность, Дэйв замечает движение Генри, видит, как он разговаривает с человеком, лежащим рядом с ним, и облегчение наполняет его сердце, как самый божественный, радостный свет, который он когда-либо испытывал. Издалека он слышит, как Паркер говорит в микрофон так тихо, что даже с расстояния в два фута его почти не слышно. Несмотря на это, Дэйв улавливает несколько слов, одно из которых «спокойно», а затем пару фраз, имеющих огромное значение для Дэйва: «Я ни
