Известно, например, что Николай Полевой обличал барона сразу в шести грехах: 1) в неуемной жажде барыша от продажи своих (и чужих) творений; 2) в порче русского языка; 3) в писании «развращающих и ругательских статей»; 4) в грубом эмпиризме и практицизме; 5) во всезнайстве и гордом самоуверении, и наконец 6) в дерзости, самохвальстве и порче юного поколения. Казалось бы, литературный фат, срыватель мимолетных удовольствий… Но почему ere «Сказку буланого коня» расхваливал Пушкин? Почему о его деятельности одобрительно отзывались Белинский, Чернышевский, Писарев, а Герцен в шутках «Мефистофеля николаевской эпохи» увидел «принужденные шутки человека, сидящего за тюремной решеткой»?..
Обществе тех времен увлекалось «месмерическими опытами» на основе «животного магнетизма» и столоверчением, ходили настойчивые слухи о комете Галлея (или Беллы, или Вьелы), коя намерена «сделать удар в нашу бедную Землю», и т. д. Отголоски этих слухов и этих увлечений присутствуют и в «Ученом путешествии на Медвежий остров», рассказывающем о поездке по Сибири двух всемирно известных деятелей науки. Но время, как известно, все ставит свои места, и ныне мы замечаем в первую очередь не иронию, пародию и самопародию повести, а изображенные в ней картины гибнущего человечества. Да, вот такие случаются в литературе «перевертыши». В наш термоядерный век произведение Сенковского вдруг предстает как одна из первых в мировой литературе антиутопий. Описание катастрофы, где сама планета сдвинулась в мировом пространстве так, что на месте прежнего Запада стал Север, вызывает в воображении отнюдь не удар кометы «в нашу бедную Землю». Сенковский, как беспощадный патологоанатом, не боится приблизить к нам мертвое тело Земли: волнуемые на поверхности воды странного вида предметы, темные, продолговатые, походившие издали на короткие бревна черного дерева, оказываются трупами воинов противоборствующих армий. Враги еще истребляли друг друга, когда грянула всеобщая катастрофа и умертвила тех и других, умертвила, перемешала, выбросив на скалу жалкий манускрипт — «Высокопарное слово, сочиненное накануне битвы для воспламенения храбрости воинов». Весьма современно и поучительно именно теперь, когда человечество начало осознавать возможность самоуничтожения…
«Ученое путешествие на Медвежий остров» и «Большой выход у Сатаны» (здесь автор высмеивает неприязненное отношение николаевской администрации к революционным волнениям 1830 года в Европе) — пример литературного гротеска. И понятно, почему подобный «грубый эмпиризм» и рационализм так раздражал Николая Алексеевича Полевого (1796–1846). Ведь знаменитый беллетрист, историк, критик, издатель журнала «Московский телеграф» был ярым поборником романтизма. Романтики верили безусловно в ощущения сверхчувственные, в существование некоей духовной субстанции, владычествующей бытием каждого.
Их фантастические повести явили целую галерею тем, образов, сюжетов, где так или иначе исследуется взаимосвязь двух миров — потустороннего (иррационального, стихийно-чувственного, метафизического) — и сущего (материального, вещественного). Читатель вынужден постоянно выбирать между рациональным и сверхъестественным, но интересно, что конфликта в ею сознании не возникает. Это двоемирие обычно присутствует на равных правах, однако взор героев чаще всего обращается, особенно в минуту душевных волнений, к небесам. Именно так — подняв глава свои к небу — уходит из жизни героиня «Блаженства безумия» Адельгейда, принятая Антиохом за земное воплощение своей души. Блаженству бытия влюбленных противопоставлена грубая среда. Выход один, подсказывает автор: погибнуть вместе здесь, чтобы воссоединиться для вечной гармонии там.
Идея двоемирия воплощена также в «Облаке» Константина Сергеевича Аксакова (1817–1860). И опять «небесное» буквально одолевает «земное»: смерть Лотария — лишь начало его горнего блаженства. Любопытно, что изящный сюжет «Облака» откликнется через столетие и в «Солярисе» С. Лема (разумный океан), и в «Черном облаке» Ф. Пола и П. Корнблата (разумное облако).
Наследника древнего великокняжеского рода Рюриковичей Владимира Федоровича Одоевского (1803–1869) не зря называли «русским Фаустом». Философ, музыкант, ученый, педагог, юрист, сотрудник Публичной библиотеки, директор Румянцевского музея, основатель Московской консерватории, Одоевский был истинным энциклопедистом. С ним дружили Пушкин, Белинский, Жуковский, Лермонтов, Веневитинов, Глинка, Чайковский. Он помог войти в литературу Гоголю, Достоевскому, Островскому. Его роман «Русские ночи», соединивший науку и искусство, — предтеча духовных поисков утопических социалистов, петрашевцев, «Доктора Фаустуса» Томаса Манна и многих других творений позднейших времен.
Не менее значительна его утопия «4338-й». Мотивы сатиры и гротеска здесь приглушены, хотя легко распознаются намеки и на «месмеризм», и на «падение Галлеевой кометы», и на борьбу литературных «аристократов» с «торговым» направлением (Одоевский иронически относился к творчеству О. Сенковского). Но во всей мощи в утопии проявился и провидческий дар мыслителя. В описываемом им будущем электроходы несутся по туннелям, проложенным под Каспийским морем и даже «насквозь земного шара». Работают магнетические телеграфы, посредством которых живущие на далеком расстоянии разговаривают друг с другом. «Воздушные гальваностаты», электрические газосветные лампы, система теплохранилищ для управления климатом, что тянется почти по всему северному полушарию, — прообраз современных газопроводов. Всех чудес не перечесть, тем более что кое-что из предсказанного еще ждет своего осуществления: обогрев всей Камчатки теплом вулканов; снабжение нашей планеты лунными ресурсами, или «разными житейскими потребностями, чем отвращается гибель, грозящая Земле по причине ее огромного народоселения…»
Подчеркнем: и ныне удивляющие читателя предсказания и проекты Одоевского обнародованы за четверть века до первых романов Жюля Верна и за полвека с лишним до Уэллса.
В своей утопии Одоевский не зря изображает Россию будущего столь процветающей обителью поэзии и философии. Он верил, что «чудная понятливость русского народа, возвышенная умозрительными науками, могла бы произвести чудеса». Завершая «Русские ночи», он провозглашал на весь мир:
«Не бойтесь, братья по человечеству! Нет разрушительных стихий в славянском Востоке — узнайте его, и вы в том уверитесь, вы найдете у нас частию ваши же силы, сохраненные и умноженные, вы найдете и наши собственные силы, вам неизвестные, и которые не оскудеют от раздела с вами».
