Холодный пот катился по его небритому лицу, пухлые руки лихорадочно цеплялись за край трусов, ноги подкашивались. Обе женщины молча лежали в своих постелях.
Каким он был маленьким, униженным и ничтожным перед лицом надвигавшейся на него злой силы!
В нем не было ничего такого, что можно было бы назвать мужеством, геройством, отвагой. Он был самым простым и заурядным получателем зарплаты, честным и смиренным тружеником заводского «крысария». И теперь он вынужден был принимать решение!
Дверь затрещала, подалась вперед — и в краткий, головокружительно краткий миг он понял, что должен сделать, понял, не облекая свою мысль в слова — понял теми остатками своего сознания, которое было разрушено в его виршеплетном детстве: ему было что противопоставить этой разрушительной силе!
У него была мама! Теплая, щедрая, радостная, как солнечный день! Мама!.. Она всегда оберегала и защищала его, всегда приходила к нему на помощь. Разве не ее образ вызвал к жизни его первые вирши? Да, она, несомненно, была у него, и связь между ними никто не мог порвать — никогда! Конечно, ей, настоящей, трудно бывало пробиться через толщу зла и вранья, покрывающую, словно коркой льда, всю эту жизнь. Но иногда ей это удавалось. Это она выходила его, восьмилетнего мальчика, заболевшего тяжелой формой гепатита — была при нем сиделкой и няней: она всегда незаметно подсовывала ему лучший кусок, экономила деньги, чтобы купить ему игрушки, часами просиживала с ним в поликлинике, возила его к морю, скрывала от мужа его юношеские похождения и тайком давала ему деньги…
Напрягая свое оскудевшее в многолетнем смирении воображение, Леонид Павлович выдавливал из себя лучезарный образ матери, простершей над ним — так ничего в жизни и не добившимся сыном — свою добрую руку…
Дверь повисла на петлях, так и не открывшись.
Обессилевший от невероятного напряжения, Леонид Павлович повалился на ковровую дорожку.
Женщины крепко спали.
* * *
На рассвете все трое вышли в коридор. Там все стояло на своих местах, но дверь в соседнюю комнату была открыта. Едва войдя туда, они в ужасе отпрянули назад.
Свинцовая крышка лежала на полу, болты были сломаны. Деревянная крышка, до этого прибитая гвоздями, теперь одним концом касалась пола. Покойница лежала на прежнем месте, все так же скрестив на груди руки, но глаза ее были слегка приоткрыты, словно она, притворившись спящей — или мертвой, — подсматривала за ними.
— Смотрите! — испуганно воскликнула Галя. — Что у нее в руке…
Из-под края простыни, зажатого в скрюченной старушечьей руке, торчал пенис младенца!
С содроганием отшатнувшись от этого гротескного зрелища, Леонид Павлович почему-то вспомнил, как однажды в детстве, сидя за столом, опрокинул на себя стакан горячего какао и обжег себе самое чувствительное место. Пришлось идти к хирургу, делать перевязки, но самое главное — мать брезговала даже прикасаться к ожогу и мальчику приходилось самому смазывать его мазью.
— Кто-то совершенно безвкусно шутит над нами, — цепляясь за последние остатки здравого смысла, сказала Люба. — Я сейчас же заявлю в милицию!..
— Подожди!.. — воскликнул Леонид Павлович, хватая ее за руку. — Сначала я позвоню Полищуку!
— Опять этот твой Полищук! — язвительно усмехнулась Люба. — Если хочешь знать, он такой же дурак, как и ты! Тоже мне, нашли призрак! Нашли нечистую силу!
— А кто же, по-твоему, свернул эти болты? Кто сбросил на пол свинцовую крышку? Кто ломился ночью к нам в комнату? — Столь же язвительно и запальчиво воскликнул Леонид Павлович.
Понимая, что присутствует не при обычной супружеской перебранке, Галя пыталась вникнуть в то, о чем они говорили. Но все ее мысли вертелись вокруг нелепо торчащего из-под простыни детского пениса. Осторожно отогнув край простыни, она тихо ахнула: из оторванного конца пениса сочилась кровь — прямо на парадно-похоронное облачение Таисии Карповны.
Галя опрометью бросилась в другую комнату, где лежал на диване, загороженный со всех сторон стульями, ее сын. Быстро развернув пеленки и убедившись, что все у него на месте, она села на край дивана, совершенно сбитая с толку. «Вряд ли это чья-то шутка, — с ужасом подумала она. — Скорее, это чья-то трагедия…»
Ей нельзя было покидать своего мальчика ни на минуту — в этой квартире происходило что-то невероятное.
Через полчаса пришел Полищук. Увидев валявшуюся на полу крышку свинцового гроба с сорванными болтами, он так разволновался, что выкурил подряд пять сигарет.
— Да, это призрак… — дрожащим голосом произнес он. — Я же говорил… Она не даст вам покоя, и не только вам…
Леонид Павлович и Люба переглянулись, не зная, что на это сказать. Некоторое время все тревожно молчали, но потом Люба, как самая здравомыслящая из всех, деловито произнесла:
— Может быть, вы, доктор, объясните нам, как все это следует понимать… Видите ли, там, под простыней, откуда-то взялся…
Она с опаской отогнула край простыни, словно оттуда могло вылезти какое-то ядовитое насекомое.
Увидев зажатый в скрюченных пальцах детский пенис, Полищук побледнел. Его глаза на миг зажмурились, потом снова открылись, он метнулся к гробу, рывком сорвал с покойницы простыню. На его тонком, интеллигентном лице была написана теперь решимость и воля к действию.
Разогнув холодные и жесткие пальцы покойницы, он высвободил оторванные гениталии несчастного младенца. Увидев капли крови, он деловито посмотрел на пол: возле одной из табуреток тоже была капля и еще одна — возле балконной двери. Полищук вышел на балкон — там, на каменных перилах, тоже были следы крови. Завернув свою страшную находку в полиэтилен и спрятав в карман халата, он вернулся в комнату и сухо произнес:
— Хочу вам сообщить, друзья мои, что сегодня ночью в роддоме погиб еще один новорожденный — той же самой жуткой смертью, что и вчерашние жертвы. Понимаете?
— Не может быть… — еле слышно пробормотал Леонид Павлович.
— У меня это просто не укладывается в голове! — все еще пытаясь цепляться за свой спасительный здравый смысл, произнесла Люба.
— Так вот почему она, — скорее самому себе, чем остальным, сказал Леонид Павлович, — вот почему она ломилась ночью в нашу комнату! Потому что там был грудной ребенок!
— И что же? — с интересом спросил врач.
— Мне удалось остановить ее, — нехотя ответил Леонид Павлович. — Я сам не понимаю, как это у меня получилось…
Полищук усмехнулся.
— Вот видите, у вас, оказывается, есть скрытые способности!
— Вы хотите сказать, что эта немощная, высохшая старушка могла сорвать закрученную болтами крышку свинцового гроба и выломать все двери? Да вы, что, товарищи, спятили? — вызывающе громко воскликнула Люба.
