Я попыталась уложить у себя в голове, как я позволю Натэниелу позаниматься с кем-то сексуальными играми и вернуться ко мне. И не получалось. Он был прав: я его заставляю делить меня с другими мужчинами, но его с другой женщиной…
— Так что: ты играешь в эти игрушки со связываниями на стороне, а потом возвращаешься ко мне домой?
— Я могу найти мастера, который делает это без сексуального контакта. Только бондаж.
— Для тебя бондаж — это секс.
Он кивнул:
— Иногда — да.
— Сегодня я этого не могу, Натэниел.
— Я тебя и не прошу. Просто подумай. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал.
— Ты мне ставишь ультиматум. Я не очень хорошо их воспринимаю.
— Не ультиматум это, Анита, а чистая правда. Я тебя люблю, я с тобой счастливее, чем был когда-нибудь с кем-нибудь так долго. Честно говоря, не думал, что мы столько будем вместе. Семь месяцев — это дольше, чем в моей жизни бывало. Пока я думал, что будет иначе — два-три месяца, и конец — это не было особо важно. Столько я мог бы продержаться, пока бы тебе не надоел.
— Ты мне не надоел.
— Знаю. Я даже думаю, что ты хочешь меня при себе оставить. Я этого не ожидал.
— Оставить? Ты говоришь о себе будто о щенке, подобранном на улице. А ты не щенок.
— Ну, выбери другое слово, но мы живем вместе, и у нас получается, и так может быть годами. А годами я без удовлетворения этой потребности не выдержу, Анита.
— «Может быть». Ты все еще говоришь так, будто не ждешь продолжения.
— Года идут, — ответил он, — и в конце концов, все от меня устают.
Я даже не знала, что на это сказать.
— Я — нет. Злюсь — да. Недоумеваю — бывает. Но чтобы ты мне надоел — нет.
Он улыбнулся, но одними губами.
— Я знаю. И будь я меньше в себе уверен, я бы не вылез ни с какими запросами. Просто переживал бы молча, но раз ты меня любишь — тогда я могу просить того, чего мне хочется.
Если ты меня любишь. Боже ты мой.
— Наверное, действительно люблю, Натэниел, раз не даю тебе за это пенделя под зад.
— За что? За просьбу удовлетворить мой сексуальный голод?
— Перестань, хватит. — Я легла лбом на руль и попыталась подумать. — Можем мы пока оставить эту тему, дать мне подумать?
— Конечно.
Но голос прозвучал обиженно.
— Давно ли у тебя уже созрел этот разговор?
— Я его откладывал до какого-нибудь затишья, пока ты не будешь торчать по пояс в яме с аллигаторами.
— Я всегда в ней.
— Ага, — согласился он.
Я подняла голову и кивнула. Что ж, это честно.
— Я подумаю о твоих словах, и на сегодня это все. О’кей?
— Это чудесно! Нет, серьезно. Я боялся…
Я нахмурилась:
— Ты что, всерьез думал, что я тебя из-за этого брошу?
Он пожал плечами, отводя глаза.
— Ты не любишь требований, Анита. Ни от кого из мужчин твоей жизни.
Я отстегнула ремень безопасности и подвинулась к Натэниелу, повернула его лицом к себе.
— Не могу сказать, что умерла бы от разбитого сердца, но не представляю себе, как бы просыпалась утром, когда тебя нет. Не могу представить себе, что ты не возишься у нас на кухне. Черт, я бы про тебя сказала — «у себя на кухне». Я же там не готовлю.
Он поцеловал меня и отодвинулся с такой улыбкой, от которой все его лицо светилось. Мне эта улыбка очень понравилась.
— У нас на кухне. Никогда раньше у меня не бывало «у нас».
Я его обняла — отчасти потому, что мне хотелось, отчасти чтобы скрыть выражение собственного лица. С одной стороны, я его люблю до смерти, с другой стороны, мне очень не хватает большой печатной инструкции, как с ним обращаться. Больше любого другого из моих мужчин он ставит меня в тупик. Ричард делает мне больнее, но там я почти всегда понимаю почему. Не сказать, что мне это нравится, но я хоть мотивы могу понять. Натэниел же настолько иногда бывает далеко от моей зоны комфорта, что я и сообразить ничего не могу. Я даже вампиров, живущих по пятьсот лет, понимаю лучше, чем этого мужчину в моих объятиях, и этот факт сам по себе о чем-то говорит. Хотя не знаю, о чем именно.
— Пойдем в здание, пока Жан-Клод не стал волноваться, что с нами случилось.
Он кивнул, все еще с тем же счастливым видом, и вышел с коробкой в руке. Я тоже вышла, нажала кнопку — джип ответил писком — и выбралась между машинами на тротуар. Натэниел снова надел шляпу — знаменитость инкогнито. Я взяла его под руку, и по тающему снегу мы пошли к клубу. Он все еще сиял из-за этого моего «у нас». А я вот не сияла, я беспокоилась. Насколько далеко я готова зайти, чтобы его при себе удержать? Могу ли я послать его к другой, чтобы его там шлепали и щекотали? Делить его с другой женщиной, если сама не могу его удовлетворить? Я не знала. Нет, честно не знала.
Открыла я ту метафизическую линию, что соединяет меня с Жан-Клодом, и подумала по ней: «Ты где?». И ощутила его, или увидела, или еще какое-то слово, которого пока не придумали, когда видишь кого-то совсем в другой комнате и знаешь, что он там делает. Жан-Клод был на сцене, своим неподражаемым голосом объявлял номер.
Я подалась назад, чтобы опереться потверже на руку Натэниела: иногда при таком метафизическом общении идти бывает трудно.
— Жан-Клод сейчас на сцене, пойдем через парадный вход.
— Как скажешь, — ответил он.
Когда-то в наших отношениях именно так все и было. Он был мой послушный и ручной леопардик. Я долго трудилась, чтобы сделать его самостоятельней, чтобы научить его требовать и стоять на своем. Вот так. Доброе дело — само себе наказание.
Вышибала в дверях был высокий, белокурый и малость слишком жизнерадостный для такой работы. Клей был одним из вервольфов Ричарда, и когда не был при ком-нибудь телохранителем, стоял тут вышибалой. Его даром было умение избегать драк — он отлично умел тихо разрулить любой конфликт. Куда более важное для вышибалы умение, чем грубая сила. На прошлой неделе Клей помогал хранить мое тело — извините за каламбур. Случился некоторый метафизический инцидент, и было похоже, что я и в самом деле стану оборотнем, а потому при мне было несколько разных ликантропов: предусмотрено было все, во что я могу превратиться. Но я как-то взяла себя в руки и вроде бы мне не придется покрываться шерстью. Клей был одним из сторожевых волков при мне, и избавиться от этой работы был рад. Он меня остерегался — боялся, что ardeur превратит его в моего сексуального раба. Ну да, вслух он этого не говорил. Может, это я проецирую на него свои страхи — может быть.
Улыбка его несколько дрогнула, когда он меня увидел, и лицо стало совсем серьезным. Посмотрев на меня пристально, он спросил:
