— Если ты и демон, я все равно любил бы тебя… любил, как люблю, как велит мне любить судьба, дольше жизни, если только есть что-нибудь дольше!
— Фернандо, — произнесла красавица, и голос ее звучал как музыка, — я люблю тебя больше, чем ты меня; я — дух, снисходящий до смертного. Я не такая, как земные женщины; я достойна тебя, стоящего выше других. Я живу в глубине этих вод, бесплотная, как они, изменчивая и прозрачная; я говорю их журчанием и колеблюсь вместе с их волнами. Я не караю того, кто осмелится возмутить источник, в котором я обитаю; нет, я награждаю его любовью, ибо он выше суеверий толпы и способен понять мою таинственную нежность.
Пока она говорила, юноша, погруженный в созерцание ее неземной красоты, подходил все ближе к краю утеса, как бы влекомый неведомой силой. Женщина с зелеными глазами продолжала:
— Смотри! Видишь светлое дно озера, видишь широкие зеленые листья, что движутся в глубине? Они подарят нам ложе из изумрудов, а я… я подарю тебе невиданное блаженство, о котором ты грезил в жарком бреду, — блаженство, какого никто тебе не подарит… Приди! Озерный туман расстилается над нами, как льняной шатер… Воды призывают нас непонятными голосами, ветер заводит в тополях любовную песнь… Приди же!.. Приди!..
Мрак уже простирал свои тени, луна мерцала на поверхности вод, туман клубился от дыхания ветра, зеленые глаза сверкали во тьме, как блуждающие огоньки, скользящие по болоту. «Приди… приди!..» Эти слова звенели в ушах Фернандо как заклинание. «Приди!..» — таинственная женщина звала его на край бездны, над которой склонялась и словно манила к поцелую…
Фернандо ступил вслед за нею шаг… другой… и почувствовал, как нежные гибкие руки обвились вокруг его шеи, а пламенных губ коснулся ледяной поцелуй… Он зашатался, оступился и упал в воду с глухим, зловещим плеском.
Вода рассыпалась светящимися искрами и сомкнулась над ним; серебряные круги все расширялись и расширялись, пока не замерли у берега.
(Толедская легенда) (перевод Ю. Шашкова) I
Она была красива, прекрасна той красотой, от которой может закружиться голова, той красотой, которой совсем не похожа на ангельскую, но при этом кажется сверхъестественной, красива красотой демонической, такой награждает дьявол некоторых людей, превращая их в свое орудие.
Он любил ее, любил любовью безудержной и безграничной, в такой любви ищут наслаждений, а обретают мучения; эта любовь похожа на счастье, однако кажется, что небеса внушают ее, чтобы искупить вину.
Она была капризна, капризна и сумасбродна, как все женщины на этом свете. Он был суеверным, суеверным и отважным, как все мужчины того времени. Ее звали Мария Антунес, его — Педро Альфонсо де Орельяна. Оба они были из Толедо, и оба жили в городе, в котором и родились.
Легенда, которая рассказывает об этой чудесной истории, случившейся давно, не говорит нам больше ничего об этих молодых людях.
А я, как правдивый рассказчик, не добавлю от себя ничего, чтобы не приукрашивать.
II
Однажды он увидел, что она плачет, и спросил:
— Почему ты плачешь?
Она вытерла слезы, пристально посмотрела на него, вздохнула и… заплакала снова.
Он подошел к ней, взял ее за руку, прислонился к перилам арабской ограды, откуда красавица смотрела вниз на бегущую реку, и снова спросил:
— Почему ты плачешь?
Река Тахо[29] струилась внизу, у подножия высокого скалистого берега, на котором высился славный город Толедо. Солнце садилось невдалеке за горы, вечерняя дымка, как газовая вуаль, колебалась в воздухе, и только монотонный звук воды раздавался в глубокой тишине.
Мария воскликнула:
— Не спрашивай, отчего я плачу, не надо, я не смогу ответить тебе, а ты не сможешь понять меня. В женской душе иногда возникают и переполняют ее такие желания, которые может выдать лишь вздох, желания безумные, вспыхивающие в нашем воображении, мы не осмеливаемся и говорить о них. Это наша необъяснимая, загадочная женская природа, мужчине такое и в голову не придет. Прошу тебя, не спрашивай о причинах моего горя; если б я рассказала тебе, ты бы, наверно, посмеялся.
После этих слов она снова опустила голову, но он опять повторил свой вопрос.
Красавица, помолчав, нарушила тишину и сказала возлюбленному глухим, прерывающимся голосом:
— Это глупость, которая тебя насмешит, но не важно, я расскажу, раз ты этого хочешь. Вчера я была в храме. Служили мессу в честь Богоматери. Ее образ в алтаре на золотом троне сиял огнем. Звуки оргáна отражались эхом внутри собора,[30] хор священнослужителей пел Salve, Regina. Я молилась, молилась, погруженная в свои благочестивые мысли, потом машинально подняла голову и посмотрела на алтарь. Не знаю, почему мой взгляд остановился на образе Богоматери, нет, не на образе, а на одном предмете, который ранее я не видела, не могу объяснить, но он привлек мое внимание… Не смейся… это был золотой браслет на руке Божьей Матери, на тех руках, на которых когда-то был Ее Божественный Сын. Я отвела взгляд, стала молиться снова. Но нет! Невозможно! Мои глаза невольно вновь возвращались к браслету. Огни алтаря чудным образом дробились, отражаясь в тысяче граней его алмазов. Мириады искр, красных и синих, зеленых и желтых, как вихрь, кружились в стремительном хороводе, они были как духи огня, поражая своим блеском и стремительным движением… Я вышла из храма, вернулась домой, но одна неотступная мысль не покидала меня… Я легла, но не смогла уснуть… Вся ночь так и прошла в этих мыслях. На рассвете наконец я сомкнула веки, и ты не поверишь, даже во сне я видела, как являлась мне, пропадала и вновь появлялась красивая и смуглая женщина с этим золотым браслетом, украшенным драгоценными камнями. Это была женщина такая же, как я, а не обожаемая мной Богоматерь, перед которой я готова встать на колени. Нет! Это была такая же, как я, женщина, она смотрена на меня и смеялась надо мной. Показывая мне браслет, она, казалось, говорила: «Смотри! Смотри как блестит! Как будто это хоровод звезд, что сорвались с неба летней ночью. Смотри! Но это — не твое! И никогда, никогда не будет твоим… Может, у тебя и будут другие, лучше, чем этот, еще богаче, чем этот, если это вообще возможно, но этот!.. Такой сияющий, фантастический… у тебя… его не будет никогда! Никогда!» Я проснулась, и эта мысль… она не отступает, она снова со мной, она жжет меня огнем, невозможным, дьявольским, но огонь — от самого сатаны… Ну вот, видишь… ты молчишь, склонил голову… Ну разве это не глупость? Тебе, наверное, смешно?
