– Один мой старый приятель, профессор Ситников из Гуманитарного университета…
Горин замолчал, как бы закашлявшись, пристально глядя в зеркало. Но магистр был совершенно спокоен, будто впервые слышал это имя. Помолчав, он обернулся к Горину:
– И что профессор Ситников? Вы не закончили…
Честно говоря, Горин и сам не знал, что там такое профессор Ситников. Он думал, что магистр сразу выдаст себя. Но, оказалось, что он тут совершенно не при чем. И мало ли на свете малиновых девяток?
– Ситников… Ситников… – сказал Горин. – Никакого профессора Ситникова не существует!
Збруев опять обернулся, рискуя врезаться в столб. Он посмотрел на Горина с таким неподдельным изумлением, что все его сомнения окончательно развеялись.
* * *
Логово магистра было похоже на храм, где поклоняются всем мировым религиям, вместе взятым. Или, что вернее – апологет любой религии мог тут найти себе значимый уголок.
На восточной стене висела христианская икона, мусульманское полотенце, иудейская шестиконечная звезда. За стеклом, в шкафчике, стояло какое-то многорукое индийское божество. Не хватало, разве что, славянских языческих идолов.
Горин едва удержался, чтобы не прыснуть со смеху: в углу, на деревянной тумбе, которая явно была реквизирована у какого-нибудь нынче не модного бюста Ленина, царил аппарат УВЧ. Горин сразу постиг весь шарлатанский смысл этой рухляди. Ведь каждый клиент, когда-то в своем гайморитном детстве, ходил на всякие прогревания и видел такой аппарат: роботообразный, с длинными чахлыми руками, которые тянутся к тебе, а вместо ладоней – черные резиновые круги… Суть, конечно, была в том, чтобы пациент сразу почувствовал, кроме мистической, еще и дополнительную медицинскую атмосферу, и сразу зауважал мудрого магистра.
Он, между тем, переоделся в какую-то длинную темно-синюю мантию и разгуливал по кабинету, мелькая под своей величественной униформой манжетами полосатых брюк. Привычным жестом зажег свечу на столе, а на какой-то узорчатой резной табуретке – запалил индийское курение, чего Горин просто терпеть не мог. Вдруг, с еще не погашенной спичкой в руке, Збруев обернулся и сказал, глубоко и весомо:
– Я знаю способ, как отблагодарить вас, Юрий Петрович. Нечто, более значительное, чем гонорар за рекламную статью.
– Неужели? – удивился Горин.
– Я могу дать вам самое главное для творческого человека, – продолжал он чуть более загробным голосом. Я подарю вам вдохновение, которым вы сможете управлять, как вам заблагорассудится.
– Прямо здесь и теперь? – спросил Горин, прихлебывая кофе из маленькой глиняной чашки.
Збруев не пожелал уловить иронии.
– Обычно я беру за эту операцию… – он помолчал. – Ну, не скажу. С моей стороны это будет просто неким бонусом.
– Операция будет проходить под наркозом? – как можно серьезнее спросил Горин, непроизвольно оглянувшись на аппарат УВЧ.
– Ну, что вы! Операцией я называю транс. Проще говоря – сеанс гипноза.
Горин понял, что завелся. Никому еще не удавалось его загипнотизировать, хотя попыток – со стороны «уникальных» объектов, тусующихся в газете – было немало. Вот, сейчас – здесь и теперь – он и разоблачит очередного волшебника: пусть выскочит, как всегда, из-за ширмы жалкий толстячок Гудвин с рупором… А ведь собирался, паскуда, дать Страшиле мозги, Железному дровосеку сердце… Кофе, между прочим, был у магистра отвратительный.
– Для этого надо всего лишь лечь на кушетку, – с пригласительным жестом произнес магистр и, уже в конце жеста, смахнул с клеенки какую-то газету. Газета упала на пол, Горин заметил: это была «Московская страшилка», номер месячной давности, с изображением условного пугала на обложке… Горин присел, усмехнулся:
– Может быть, сначала интервью? А то ведь, если транса не получится, как-то неловко будет нам говорить о том, чего нет.
– Есть, дорогой мой! Все есть. И интервью тоже есть, – добавил Збруев и с ловкостью фокусника извлек из глубины своей мантии пачку бумаги.
– Ага, – догадался Горин. – Вы уже все за меня написали. Что ж – тем лучше. Давайте тогда транс. Только мне не бумага нужна, а дискета, чтоб это все не набирать.
– Будет вам дискета, – заверил магистр и мягким толчком в грудь уложил Горина на кушетку.
И в этот момент Горин понял, что уже снял ботинки. Но вот когда он их снял, почему-то не помнил…
Голос магистра звучал в его ушах: ровный, низкий, лишенный какой-либо окраски. Ботинки стоят на полу, а в них носки… Перед глазами белый потолок, и в этом белом рождается… Нет! Это будто кино… Его воспоминание… Горин идет по деревне, идет к колодцу, а навстречу, с коромыслом – колдунья… Горин сидит на траве, склонившись над сундуком, развязывает полотняный мешочек, а в мешочке…
И дальше, фоном – слова, которые Горин как бы слышал, но знал, что забудет, когда проснется – ровный голос магистра:
– Пугало. Страшное пугало. Большая, черная, ужасная пуга. Ты очень, очень боишься этой пуги. На свете нет ничего страшнее, чем пугало, огородное пугало. И отныне ты будешь трепетать, замирать, цепенеть… Как только увидишь пугало. Страшное огородное пугало.
* * *
Это была реальность – зримая, ощутимая, но все же какая-то ненастоящая. Горин знал, что лежит на кушетке в кабинете магистра, но в то же самое время он был на огороде и развязывал полотняный мешочек. В мешочке оказался какой-то серый порошок, похожий на пепел. Запах у порошка был приятный, перечный. На мешочке были буквы, выведенные химическим карандашом – МХ.
– Что это такое может быть – МХ? пробормотал Горин, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Мышиные хвосты… – страшным шепотом сказала Анна.
Горин с удивлением поднял на нее глаза. Это была взрослая Анна, в короткой юбке, с дразнящими ногами… А сам Горин лежал на кушетке, и над ним стоял магистр Збруев и что-то сыпал на него сверху щепотью…
– Здесь, в книжке, тоже есть МХ! – подал голос Игорь Кошелев, сидевший в отдалении с древней книгой на коленях.
Анна развязала второй мешочек, там оказались какие-то засушенные цветы.
– А тут что написано? – спросил Горин.
– А… Ой! – недоуменно воскликнул она. – Как-то оно не по-русски.
– Покажи, – попросил Горин. – Да это же английская буква «Эф»!
Он взял в руки мешочек с надписью «AF» и понюхал его содержимое. Цветы пахли лимоном, хотелось взять щепотку и положить на язык.
– Дайте посмотреть, – сказал Кошелев.
Все это было похоже на сон, когда спишь и знаешь, что спишь. Горин лежал на кушетке, тем самым доказывая магистру Збруеву, что никакому гипнозу не поддается, хотя гипноз как явление, безусловно, есть. Но лежащий на кушетке Горин был маленьким, двенадцатилетним. А вот современная его ипостась сидела на огороде, в реальности, которой уже не было нигде…
