— Пошло почти сто лет, — говорил Федор Ильич. — Мы с вами, до этих дней незнакомые, вновь обращаемся к этой пьесе. Она была первой ласточкой, вестницей нового в нашем театре. Кто знает, каким началом станет она для нас? Но станет, я в этом не сомневаюсь. Эта пьеса — о власти неведомых сил, которые управляют судьбой человека. Люди почти ничего не знают о мире, в котором живут. Их жалко. Они такие растерянные, маленькие… Они игрушки в руках темных сил. Но Метерлинк, преклонявшийся перед красотой, сказал удивительные слова: «Прекрасное никогда не умирает, не очистив чего-либо. Ничто прекрасное бесследно не теряется.» Его герои часто гибнут, да, это так… Но свет их души остается здесь навсегда. Мы с вами попробуем восстановить тот спектакль Мейерхольда. Да, попытаемся… Эта попытка — из области бесполезных с точки зрения логики. Я не смогу вам ясно и четко ответить: зачем все эти старания? Я не знаю… Знаю одно: человек, который живет одним разумом, превращается в автомат! Мы собрались не для этого. Надеюсь, я имею дело с людьми, которые не хотят ограничивать свою жизнь только пользой и выгодой, очень надеюсь!
Он быстро нашел общий язык с Сан Санычем — бодреньким и энергичным весельчаком с круглым животиком, нависавшим над брюками, словно перестоявшее тесто. Тот поглядел на потевших у палки ребят, послушал, как они разбирают пьесу, сидя на бревнышках, и загорелся идеей помочь. Тут же появились доски нужной длины и размера, горы гвоздей, металлические кронштейны для подвесных осветительных приборов и занавеса. Двое ражих хлопцев с Украины, принялись, поплевав на руки, строить сцену. Мальчишки сначала вертелись возле, но хлопцы их отогнали, чтоб не путались под ногами.
Федор Ильич съездил с Сан Санычем на какую-то базу и вернулся с огромным рулоном тяжелого гардинного плюша для занавеса. Его нужно было подшить, и девчонки после репетиций садились рядком на бревнышках с иголками в руках. Темно-синяя ткань сплошным ковром покрывала колени, шлейфом падала на траву, головки клонились к плечу, руки вспархивали над тканью, вонзали иглы, те выныривали и руки взлетали вновь… Все три выглядели такими серьезными, будто священнодействовали. Это было очень красиво — настоящая скульптурная группа!
Но самым интересным оказалась читка пьесы. Вечерами все набивались в каморку Федора Ильича, устраивались кто где с экземплярами пьесы в руках, режиссер зажигал свечи — это был неизменный ритуал, — и они начинали.
Пьеса с её недоговоренностью, тайной, атмосферой гнетущей опасности вовлекала в свой загадочный круг. Казалось, её герои стоят на краю пропасти и с ужасом ждут, что их кто-то столкнет туда! У всех читавших даже голоса изменялись — становились испуганными, приглушенными, глаза округлялись, точно воочию видели опасность, которая им угрожала.
Полутьма, мерцанье свечей, блеск глаз… И приглушенный голос режиссера, говорившего медленно, будто во сне:
— Первое действие. Входит Игрэна, держа за руку Тентажиля. Слушайте, что она говорит… «Вот мы, кажется, и одни, хотя здесь нужно быть всегда настороже. Тут подкарауливают приближение самого малого счастья. Однажды я сказала себе — сам Бог с трудом бы меня подслушал — я сказала себе однажды, что становлюсь счастливой… Этого было достаточно: вскоре после того умер наш старый отец, а оба брата исчезли, и никто на свете не мог бы сказать, где они. И вот я осталась одна со своей бедной сестрой и с тобой, маленький мой Тентажиль; будущему я не доверяю…» Она растеряна, она боится, Игрэна. И дальше: «Я много лет жила на этом острове, как слепая; все казалось мне обыкновенным… Здесь царила такая тишина, что спелый плод, упавший в парке, привлекал лица к окнам… И казалось, ни у кого не было никаких опасений… но однажды ночью мне стало ясно, что тут таится нечто иное… Я хотела убежать, но не могла…» Иное… но что? Она не знает. Никто не знает. Но это иное пугает, в нем угроза. Оно может разрушить не только счастье — оно губит жизнь! Как вы думаете, этот мрак, этот ужас — она, королева?
Никто не ответил. Все сидели молча, задумавшись.
— Это она… — шепнула Мура.
— А по-моему нет, не она… — еле слышно прошелестела Таша. — Это что-то еще. Это то, что сильнее её. Она — только орудие зла.
— Ты хочешь сказать, героям грозит само зло? Оно скрывается в пьесе? - уточнил режиссер.
— Может быть… да, наверное.
— Да, — подхватил Егор, — служанки исполняют веления королевы, но она сама, похоже, служит кому-то еще. Потому что иначе все было бы проще: сидит злодейка в своей мрачной башне и хочет угрохать всех, кто может занять её место… ну, соперников, что ли. Потому что она опасается за свою безграничную власть. Но тут что-то другое. Тогда пьеса была бы проще, яснее: борьба за престол и все такое…
— Молодец, ты очень точно уловил жанровую особенность пьесы: если бы тут была простая борьба за власть, не было бы всей этой таинственности, недоговоренности. Бах-бах, тюк-тюк ножичком или пулькой — и все дела! Это был бы банальный боевик, тупое мочилово… но не Морис Метерлинк. Не случайно королеву никто не видит. Зло невидимо. Да, королева в пьесе воплощение зла, но не само зло. Она служит ему, как ей служат служанки, тут Егор попал в самую точку. Вот как Игрэна говорит о ней: «Она не показывается… Она живет в своей башне совсем одна; а те, кто прислуживают ей, не выходят днем… Она очень стара; она мать нашей матери и хочет царствовать нераздельно… Она необъяснимо могущественна; и мы, живя здесь, чувствуем беспощадную тяжесть на душе… Тебе не следует пугаться и видеть дурные сны, мы будем бодрствовать над тобой, мой маленький Тентажиль, и ничего дурного с тобой не случится; но не удаляйся ни от меня, ни от сестры Белланжеры, ни от нашего старого правителя Агловаля…» Мы будем бодрствовать, говорят они… и засыпают. Дверь закрыта и днем и ночью дверь, за которой таится зло.
Он помолчал и добавил очень спокойно и строго:
— Эта дверь будет у нас на сцене, но никто из вас не окажется по ту сторону.
— Никто? — не выдержала Мура. — А как же Тентажиль, ведь он в конце говорит с Игрэной, находясь ЗА дверью…
— Я говорю о сути, — недовольно перебил её Федор Ильич. — А суть в том, что каждый из нас не переступит порог. Порог зла! Что от него ограждает, как ты думаешь, Таша?
— Они говорят… нужно держаться вместе, — неуверенно ответила та. Игрэна говорит: надо восстать. Она не хочет больше жить в тени королевской башни.
— А Агловаль говорит ей, что прежние — те, кто там жили, уже все испробовали. Но в последнюю минуту они теряли силу, — сказал Боб. — Он говорит, все напрасно. Нужно только обнять Тентжиля, обвить его руками и другой защиты нет…
