Стивен Кинг - Безнадега

Глава 3

Мужчине, физиономия которого украшала обложки журналов «Пипл», «Тайм» и «Премьер» (когда он женился на актрисе с изумрудами), который появлялся на первой странице «Нью-Йорк таймс» (когда он стал лауреатом Национальной книжной премии[13] за роман «Радость») и на развороте «Взгляда изнутри» (когда его арестовали за избиение третьей жены, предшественницы актрисы с изумрудами), захотелось отлить.

Сбросив обороты двигателя, он остановил мотоцикл у самой обочины шоссе 50, ни на дюйм не съехав с асфальта. Хорошо, что шоссе пустынное, поскольку, к примеру, в Большом Бассейне[14] человеку ни за что не разрешат оставить мотоцикл на дороге, даже если он когда-то трахал самую знаменитую актрису Америки и ходили разговоры о его выдвижении на Нобелевскую премию в области литературы. Но если кто и пытался, то водитель первого же грузовика почитал за честь поддеть мотоцикл бампером, чтобы тот покатился кувырком. А попробуйте поднять семисотфунтовый «харлей-дэвидсон», особенно если вам пятьдесят шесть лет и вы не в лучшей форме. Просто попробуйте.

Я бы не смог, подумал мужчина, глядя на красно-кремовый «харлей-софтейл», городской мотоцикл с превосходными обводами, и вслушиваясь в мерное постукивание двигателя. Из других звуков до его ушей долетали лишь завывание горячего ветра пустыни да скрежет песка по кожаной куртке, купленной в нью-йоркском универмаге «Барни» за тысячу двести долларов.

В этой куртке его собирался заснять гомик-фотограф из журнала «Интервью», если, конечно, такой журнал существовал.

Думаю, эту часть мы опустим, не так ли?

– Я не возражаю, – ответил на незаданный вопрос мужчина, снял шлем, положил его на седло «харлея» и потер щеки, такие же горячие, как ветер, да вдобавок еще и обожженные, подумав при этом, что никогда еще он не испытывал такой усталости и безысходности.

На негнущихся ногах литературный лев спустился с невысокого откоса и отошел на несколько шагов. Его длинные седые волосы падали на плечи и на воротник кожаной куртки, чуть поскрипывали сапоги, также купленные в «Барни». Он посмотрел направо, налево: дорога была пуста. В миле или двух к западу на шоссе что-то стояло, то ли грузовик, то ли кемпер, но, если там и были люди, без бинокля они едва ли смогли бы увидеть, что великий человек справляет малую нужду. А если и увидят, то что такого? В конце концов без этого никто не может обойтись.

Джон Эдуард Маринвилл, которого в «Харперс базар» назвали «писателем, каким всегда хотел быть Норман Мейлер», про которого Шелби Фут однажды написал, что он «единственный ныне здравствующий американский писатель масштаба Джона Стейнбека», расстегнул ширинку и вытащил природную самописку. Мочевой пузырь у него чуть ли не лопался, но почти минуту он простоял с сухим крантиком в руке.

Наконец полилась моча, и устилающие землю сухие, пропыленные листья мескитового дерева заблестели зеленым.

– Восславим Иисуса, спасибо тебе, Господи! – проревел мужчина голосом Джимми Суэггарта. Этот трюк всегда пользовался успехом на вечеринках. Однажды Том Вулф так зашелся смехом, когда он заговорил голосом известного евангелиста, что Джонни даже забеспокоился, не хватит ли удар коллегу по перу. – Вода в пустыне, это ли не чудо! Хеллоу, Джулия!

Он иногда думал, что именно эта его трактовка «аллилуйи», а отнюдь не ненасытная страсть к выпивке, наркотикам и молодым женщинам побудила знаменитую актрису столкнуть его в бассейн во время пресс-конференции в отеле «Бел-Эйр», на которую он явился вдребезги пьяный, а потом отбыть вместе с изумрудами.

Закатываться его звезда начала раньше, но тот инцидент стал отметкой, миновав которую этот закат уже не мог остаться незамеченным широкой общественностью. У него не просто выдался плохой день или плохой год, вся жизнь вошла в черную полосу. Фотография Джонни, вылезающего из бассейна в белом костюме, с широченной пьяной улыбкой на лице, появилась в специальном выпуске «Сомнительные достижения», выпущенном журналом «Эсквайр». Потом о нем неоднократно писал «Спай», журнал, который любил потрясти грязное бельишко бывших кумиров.

Но в тот день, когда Джонни стоял лицом на север и писал, отбрасывая вправо длинную тень, эти мысли жалили его не так больно, как обычно. И уж точно не так, как в Нью-Йорке. Пустыня настраивала на более мажорный лад. Джонни видел себя литературным Элвисом Пресли, состарившимся, потерявшим форму, но все равно участником тусовки, хотя ему давным-давно следовало сидеть дома. А значит, не так уж все и плохо.

Он расставил ноги пошире, чуть наклонился, отпустил пенис и обеими руками начал массировать поясницу. Ему как-то сказали, что благодаря массажу обеспечивается максимальное опорожнение мочевого пузыря. У него сложилось впечатление, что так оно и есть, но Джонни знал, что ему придется еще раз справить малую нужду, прежде чем он прибудет в Остин, который был следующей его остановкой на долгом пути в Калифорнию. Простата у него, конечно, не такая, как раньше. Джонни понимал, что надо бы ее проверить, да и не только ее, но вообще пройти полное обследование всех внутренних органов. Надо бы, но, с другой стороны, кровью он не писает, а кроме того…

Ну хорошо. Он просто боялся, вот что скрывалось за «кроме того». За последние пять лет пострадала не только его литературная репутация, и отказ от «колес» и спиртного нисколько не помог, хотя Джонни очень на это надеялся. В определенном смысле стало даже хуже. Джонни познал на себе, чем чревата трезвость: ты помнишь все, чего должен бояться. Он боялся, что доктор, засунув палец в задницу литературного льва, обнаружит не просто увеличение размеров предстательной железы. Он боялся, что доктор найдет простату черной и пораженной раком… как у Френка Заппы[15]. А если рак не притаился в простате, он может притаиться где-то еще.

Например, в легких, почему нет? Двадцать лет он выкуривал ежедневно по две пачки «Кэмел», потом десять лет – по три пачки «Кэмел лайт», словно «Кэмел лайт» могли чем-то помочь, прочистить бронхи, выгладить трахею, открыть залитые смолой альвеолы. Чушь собачья. Последние десять лет он не курил вовсе, ни обычные сигареты, ни сигареты с пониженным содержанием никотина, но все равно до полудня не мог прокашляться, а иногда и ночью просыпался, зайдясь в кашле.

Или в желудке! Действительно, почему бы нет? Желудок такой мягкий, розовый, доверчивый, если уж где заводиться болезни, так только там. Джонни вырос в семье мясоедов. Причем бифштекс там предпочитали есть с кровью, ничего парового не признавали. Джонни любил острые соусы и жгучий перец. Он не уважал фрукты и овощные салаты и ел их, лишь когда его донимали запоры. Вот так он питался всю свою гребаную жизнь, не изменил этой привычке и сейчас и собирался и дальше есть только то, что ему нравится, во всяком случае, до того момента, как его упекут в больницу и начнут кормить вкусной и здоровой пищей через пластиковую трубочку.