Все‑таки трудно было представить себе, что Мак–Кенн мог быть таким актером. Он мог выполнять инструкции другого человека, который был способен на эти вещи. Мне хотелось верить Мак–Кенну, и я надеялся, что он с честью выдержит очную ставку. От всей души я хотел этого.
Но ничего не вышло. Рикори был в полном сознании, он не спал. Мозг его был живым и здоровым, как всегда. Но тело его не было свободным. Паралич сковал его мускулы. Он не мог говорить. Глаза смотрели на меня – блестящие и умные, но лицо было неподвижно. Таким же неизменившимся взглядом смотрел он на Мак–Кенна.
Мак–Кенн прошептал:
— Может ли он слышать?
— Думаю, что да, но он не может сообщить нам об этом, – ответил я.
Мак–Кенн опустился около кровати на колени, взял руки больного в свои и сказал четко:
— Все в порядке, босс. Мы все работаем.
Это не было похоже на поведение виноватого человека, но все же Рикори ведь не мог говорить.
Я сказал Рикори:
— Вы прекрасно поправляетесь. У вас был тяжелый шок, и я знаю причину. Я думаю, что через день–два вы сможете двигаться. Не расстраивайтесь, не волнуйтесь, старайтесь не думать ни о чем неприятном. Я дам вам успокоительного, и вы не старайтесь бороться с его действием. Засните.
Я дал ему снотворное и с удовольствием отметил его быстрое действие. Это убедило меня в том, что больной меня слышал.
Я вернулся в кабинет вместе с Мак–Кенном, сел и задумался. Никто не знал, сколько времени Рикори будет парализован. Он мог пролежать в таком состоянии от часа до нескольких месяцев.
За это время мне нужно было добиться нескольких вещей. Во–первых, установить внимательное наблюдение за местом, где Рикори достал куклу; во–вторых, узнать все возможное про женщин, о которых рассказывал Мак–Кенн; и в–третьих, – что заставило Рикори отправиться в это место. Я решил, что Мак–Кенн не лжет, но в то же время не хотел этого показывать.
— Мак–Кенн, – обратился я к нему, – ты установил слежку за лавкой?
— А как же, муха не вылетит незамеченной.
— Что‑нибудь интересное было?
— Ребята окружили весь квартал около полуночи. Окно было темное. Позади лавки есть помещение. Там тоже окно с тяжелыми ставнями, но из‑под них видна полоска света. Около двух часов ночи явилась бледная девица и ее впустили, затем свет потух. Утром девица открыла лавку. Через некоторое время в лавке появилась и баба–яга. Наблюдение продолжается.
— А что вы о них узнали?
— Ведьму зовут мадам Менделип. Девица – ее племянница, так она себя называет. Въехали они сюда около трех месяцев назад. Никто не знает, откуда они приехали. Аккуратно платят по счетам. Денег полно. Старуха никогда не выходит из дома. Держатся особняком, с соседями не общаются. У ведьмы имеется ряд покупателей – в большинстве случаев богатые люди. Делают вроде бы два вида работ – обычных кукол и все, что надо для них, и каких‑то специальных, по которым старуха – мастерица. Соседи их не любят. Некоторые считают, что старуха торгует наркотиками. Пока это все.
Специальные куклы? Богатые люди? Богатые люди, вроде девицы Вейли или банкира Маршалла? А обычные куклы для людей, как акробат или каменщик? Но и эти куклы могли быть специальными, только Мак–Кенн не узнал этого…
— Позади лавки, – продолжал он, – две или три комнаты. На втором этаже большая комната вроде склада. Они снимают все помещение. Старуха и девица живут в комнатах позади лавки.
— Отличная работа, – похвалил я. – А слушай, Мак–Кенн, кукла тебе ничего не напомнила?
Он посмотрел на меня, прищурившись.
— Скажите сначала вы сами, – сказал он сухо.
— Ну, хорошо. Мне показалось, что она похожа на Питерса.
— Показалось, что похожа, – взорвался он. – К черту «показалось»! Это была его точная копия!
— И все же ты мне об этом ничего не сказал. Почему? – спросил я подозрительно.
— Будь я проклят, – начал он, но сдержался. – Я знал, что вы заметили это, но вы были так заняты уличением меня, что я просто не имел возможности.
— Тот, кто делал куклу, хорошо должен был знать Питерса, а Питерс должен был позировать, как хорошему художнику или скульптору. Почему он это сделал? Когда? И вообще, почему ему или кому‑нибудь еще может захотеться иметь свою копию в виде куклы?
— Разрешите мне повозиться с ведьмой часик, и я вам все скажу, – ответил он мрачно.
— Нет, – покачал я головой, – ничего такого, пока Рикори не сможет говорить. Но может быть, мы сможем выяснить что‑либо другим путем. У Рикори была какая‑то причина попасть в эту лавку. Я знаю, какая, но не знаю, что привлекло его внимание в этой лавке. Кажется, он получил какие‑то сведения от сестры Питерса. Если ты ее знаешь достаточно близко, съезди к ней и узнай, что она рассказала Рикори. Но не говори ничего о болезни Рикори.
Он сказал:
— Если вы мне расскажете больше. Молли не глупа.
— Хорошо. Не знаю, сказал ли тебе Рикори, что мисс Дарили умерла. Мы думаем, что имеется связь между ее смертью и смертью Питерса. Есть что‑то в том, что все это имеет какое‑то отношение к их любви – к ребенку Молли. Дарили умерла так же, как и Питерс.
— Вы хотите сказать – с такими же… особенностями, – прошептал он.
— Да. Мы имеем основания думать, что оба они – Дарили и Питерс – заразились где‑то в одном месте. Рикори решил, что Молли может знать это место. Место, где оба они бывали не обязательно в одно и то же время и могли заразиться. Может быть, даже какой‑нибудь человеконенавистник заразил их нарочно… Ясно, что к Менделип Питерса направила Молли. Тут есть одна неловкость – я не знаю, говорил ли ей Рикори о смерти брата. Если он ей ничего не сказал, ты тоже ничего не должен говорить ей.
— А вы, наверное, много кой–чего знаете, – сказал он, вставая и собираясь уходить.
— Да, – ответил я откровенно. – Но я сказал тебе достаточно.
— Ну что же, может быть, – он посмотрел на меня мрачным взглядом. – Так или иначе, я скоро узнаю, сказал ли он об этом Молли. Если да, то наша беседа будет вполне естественна. Если нет – ну, ладно, я позвоню вам. До свидания.
Он ушел.
Я подошел к остаткам куклы на столе. Душистая лужица затвердела. При этом она приняла форму, грубо напоминающую человеческое тело; с миниатюрными ребрами и просвечивающим позвоночником она имела исключительно неприятный вид.
Преодолевая отвращение, я собирал вещество для анализа, когда пришел Брейл. Я был так возбужден улучшением состояния Рикори и случившимся, что не сразу заметил его бледность и задумчивость. Я прервал свой рассказ о сомнениях, касающихся Мак–Кенна, чтобы спросить его, в чем дело.
