Он толкнул калитку и, ощущая, что сегодня ему необыкновенно везет, — должно повезти! — постучал в дверь. Люба открыла, и Сергей шагнул за порог.
— Бога ради, скажите мне правду: откуда у вас тот портрет? — с ходу выпалил он, даже не поздоровавшись, — он торопился, спешил, боясь растерять всю свою решимость.
Люба, ни слова не говоря, провела его в комнату.
— Миленький, да какой портрет — посмотрите сами — никакого портрета нет…
Она указала на стену: на том самом месте, где Сергей увидел портрет, теперь висел плюшевый коврик с рогатым оленем и свисающей бахромой.
— Вы в тот раз не в себе были, вот, видать, и привиделось… Это, знаете, ничего, в жизни всяко бывает.
— Да, неправду вы говорите, Люба, милая, вы же сами тогда мне сказали, мол, мужу в наследство достался! Зачем вы крутите, куда вы его подевали? Я ведь ничего от вас не хочу, одного только: скажите, откуда он у вас? Как здесь оказался? Я должен… мне нужно понять… — он смешался. — Просто я знать хочу, вот и все!
— Говорю я вам, показалось! Вы же тогда не в себе были, сами знаете. А на меня зря бочку катите — нет никакого портрета!
Люба губы поджала, злилась, нервничала, но почему? Что тут за история крылась — Сережа не понимал. Но видел одно — портрет убрали, спрятали. И Сережин к нему интерес послужил тому самой главной причиной. Хозяева поняли, что этот дачник будет крутиться вокруг картины, выпытывать и расспрашивать: «Что, да откуда?» — вот и решили упрятать концы в воду.
— Показалось вам, — убеждала Люба, — в такую жару и не такое бывает… Мне вот вчерась дочка Светка привиделась — идет, голуба моя, по дорожке, калиточку открывает. А Светки моей уж два года, как и на свете нет… Вот такие дела.
— Простите, не знал. А что с вашей дочкой случилось, если только вам не тяжко о том говорить?
— Что ж поделать теперь: тяжко — не тяжко, а назад не вернешь! Что случилось — в лес пошла. За грибами. Говорит, плутала, плутала и набрела на какой-то сарай в лесу на берегу пруда. Вроде, там это, — она махнула рукой в сторону бетонки, — по направлению к Свердловке. Ну вот, видит — дверь настежь. А жара была, как сейчас, сомлела она и решила передохнуть в тенечке. Ну, и вошла. Дальше, говорит, ничего не помню. Вспышка какая-то. Ее потом на шоссе нашли. Брела, шатаясь, как пьяная, улыбалась… Ну, мы ее в больницу скорей — в ближайшую, местную, ту, что в Свердловке. И стала она, моя девонька, гаснуть день ото дня. Бормотала все что-то: «Черный, черный…» А что, черный, кто, черный — этого не понять было. Бред — он и есть бред. На третий день уж и в сознание не приходила… Врачи понять не могли: что с ней такое, почему моя девочка тает. В три дня сгорела, как свечечка. — Губы Любины задрожали, да сдержалась она — сильная, видно, женщина.
Сережа смутился, извинился за непрошенное вторжение, за разговор и, сокрушенный, в смятении покинул деревню. Он понимал: что-то мешает ему проникнуть в тайну портрета. И не так-то просто будет ее разгадать. И все же он сделает это! Чего бы ни стоило…
Вернувшись домой, Сережа обнаружил на столе записку: «Пап, я у Ветки. Приходи, тетя Вера грозилась сегодня испечь пироги!»
Сережа немного расстроился — думал Машку порисовать и за этим чудесным занятием снять напряжение и привести мысли в порядок. Однако, выйдя из дома, чтобы выбросить на помойку мусор, он обнаружил Манюню, чинно сидевшую на скамеечке на соседнем участке и ведущую оживленную беседу с соседским Борькой. Он ей о чем-то увлеченно рассказывал — просто из кожи лез, видно, хотел понравиться. Похоже, это ему удавалось. Машка глаз с него не сводила, раскрасневшаяся, взволнованная, и теребила в руках маргаритку.
Она была так захвачена разговором, что не сразу заметила отца, стоявшего у забора с ведром в руках. Пришлось окликнуть. Подскочила, немного смутившись, но тут же вышла из положения, спросив немного заискивающим тоном:
— Папочка, где ты был? Я тебя ждала-ждала, хотела чаем тебя напоить… А это, пап, Боря! Он мне такие интересные вещи рассказывает… Я тут еще побуду, а?
— Да, побудь, пожалуйста, сколько хочешь. Я в лес ненадолго. Не пройдешься со мной? — почему-то ему было неприятно это Машкино знакомство.
— He-а. Мы тут еще поболтаем. А вернешься — мы чаю… Ага?
— Ты же записку оставила — Ветку хотела проведать.
— Ах, да… Но это попозже — к вечеру. Пусть жара немного спадет… — она явно не хотела прерывать разговор с соседом.
— Ну ладно. К вечеру так к вечеру. — И, постояв, словно бы в нерешительности, Сергей отнес в дом ведро и быстрым шагом направился к пруду, крепко сжимая в кармане найденный ключ. Как гончая, взявшая след, он устремился к цели — внезапное озарение, словно вспышкой прожгло сознание — он понял, где кроется ключ к разгадке. Найденный ключ — находка, к которой подтолкнуло чутье художника, разговор с молочницей о трагедии, приключившейся с ее дочерью, разговор с Верой… Они с Машей накануне навестили их с Веткой в отшельнической глуши, и Вера взволнованно говорила, что дом на том берегу пруда недобрый, пугающий, она там почувствовала какую-то неосознанную тревогу, а седьмой ключ из связки, который они потеряли — по всей видимости ключ от этого самого дома… Все это, слившись в одно, полыхнуло в сознании Сережи, и он, словно в угаре, движимый невесть откуда взявшейся силой, — казалось, сможет горы перевернуть! — бросился чуть не бегом к тому дому.
В сознании мелькнуло: «Надо бы прежде к Вере забежать, ей рассказать: разгадка того неизведанного, с чем мы тут повстречались, в доме на берегу. Здесь рядом с нами есть нечто странное, мы это чувствуем, ощущаем, кажется, — протяни руку — и коснешься… но что это, мы не знаем. Это загадка местности, и быть может, мы совсем не случайно оказались здесь. Мы должны ее разгадать. — Вот единственное, что я пока понимаю. Но, кажется, жизнь обретает смысл!»
Какая-то лихорадочность, вихрем взметнувшаяся в душе, толкала его вперед, и желание поделиться с Верой угасло. Сергей боялся растерять всю свою решимость — накал чувств, который гнал его к неизвестной цели.
Глава 9
Дом на другом берегу
Вот он — дом на берегу. Каким невидным, невзрачным казался он с верхней веранды Вериного дома, где не раз сиживали они в последние дни, болтая о том о сем и поглядывая на застывшую, зацветшую от жары воду пруда… И каким значительным, даже пугающим показался вблизи этот старый угрюмый дом. Он словно предостерегал. Но от чего? Сергей сам себе удивлялся — он так торопился сюда и вот… этот невольный страх. Дом, казалось, и в самом деле остерегал — самой своей отгороженностью от мира, формой, непохожей ни на что окружающее, мрачной загадочностью. Что помогало дому, оставаясь в запустении, при этом не разрушаться? Пустовать, но не казаться пустым… Само пространство вокруг показалось Сереже безжизненным, онемевшим, и от этого стало не по себе. Интуиция словно подсказывала ему: дом опасен, сюда хода нет.
