— Человеческие жизни, — еле слышно выдохнула Матильда.
Он усмехнулся, в его глазах на мгновение вспыхнуло пламя.
— Не только.
— Вы меня убьёте? — спросила она. В её голосе не было страха. Возможно, в эту минуту ей этого даже хотелось.
Он покачал головой.
— Нет, вас — нет. Вы слишком беззащитны, юная леди. И потом, есть, по крайней мере, двое, кто, возможно, не желает вашей смерти. И эти двое мне не безразличны.
Он смерил её чуть презрительным взглядом — как будто она была нищенкой, просящей подаяния; затем поклонился, словно королеве.
— Прошу прощения, леди, но мне пора. Ночь коротка, и к тому же меня ждут. Не в моих правилах опаздывать. Прощайте.
Матильда не видела, как он исчез. Неподвижными стеклянными глазами смотрела она на замшелую стену, на раззявленную пасть гроба, в котором лежала такая нелепая копия того, кто только что… с кем только что…
Он сказал: двое. Двое, кто не хочет её смерти.
Лилит. Лилит и…
Она смотрела на стену, оплетённую чёрной сетью теней. Она знала, что солнца уже не будет. Солнце взойдёт, но оно не проникнет ни в этот склеп, ни в её тело с чёрной дырой вместо сердца.
10
Дождь. Да, шёл дождь, потому что её волосы и платье были мокрыми. И за окном слышался мерный приглушённый рокот. Где же она? Ах, да. Она в доме у доктора. Вот он, стоит перед ней, протягивает чашку с чем-то горячим. Но как она здесь оказалась? Неважно. Она взяла чашку, отхлебнула, закашлялась. Чай. С лимоном. Она не любила лимон.
Доктор что-то говорил. Его усы так смешно дрожат, у них жёлтые кончики. Жёлтые, как лимон. Что он сказал? Переодеться? Зачем?
— Матильда, ты простудишься.
Она простудится?
— Ну и что? Я не умру. Они не хотят моей смерти. Они не позволят. Он так сказал.
— Кто?
Она не ответила.
Он всё-таки силой стянул с неё влажное платье. Накинул на плечи свой пиджак. Швами наружу. Какой затхлый уютный запах. Он дал ей полотенце — высушить волосы. Она бессмысленно мяла его в руках, глядя на пульсирующий красный огонь в камине.
— Кто они?
Это спросила она? Какой же глупый, детский вопрос. И как отвратительно звучит её голос. Как она нелепа, нелепа…
— Кто они? — доктор, стоявший спиной, резко повернулся к ней. Она отпрянула, как будто ждала увидеть не его, а другое лицо. — Они — зло. Вот и всё.
— Но зло — это только слово… — Она опять посмотрела в огонь. Ею овладело безумное желание — сунуть руку туда, в самое пекло, чтобы закричать от боли. Быть может, тогда схлынет этот дурман, этот неотступный вязкий кошмар… — Зло — это слово. Кто они? Демоны, покинувшие ад? Заблудшие души? Падшие ангелы? Как они стали такими? Что за ними стоит? Зачем всё это? Откуда? И откуда в них… это? Эта сила, эта… красота?
Сила. Красота. Какие мелкие, ничтожные слова — они точно нацарапаны тупым карандашом на пожелтевших полях прошлогодней газеты. Если бы она могла рассказать… Рассказать о том, как небо низверглось на неё водопадом созвездий, как ослепительно белые молнии прошивали и жгли её тело, как Лилит несла её через века и бросала камнем в озёра зеркал. Как великолепны были алые цветы и терновник, опутавшие город, который превратился в пепелище, в бескрайнее кладбище.
Сила… красота… два крыла чёрной птицы, несущейся в небо и оставляющей на облаках кровавый узор. И море выходит из берегов, чтобы вновь соединиться с небесами… Звёзды тонут, волны смывают солнце… И остаётся одна только Тьма, Тьма, которая была вначале. Тьма, из которой они пришли и которую несут в себе — смертоносные, жадные, безмерные…
С израненными белыми ногами, в короне из осенних листьев и с чёрными шрамами на шее…
— Не знаю и знать не хочу! — доктор с силой ударил кулаком по столу. — Боже мой, девочка, как ты не поймешь! Именно этим они и берут! Интерес, любопытство, что там ещё! Посмотрите на наши танцы, послушайте наши песни! Полюбуйтесь, какие мы красивые и необычные! Сирены! И вот ты уже идёшь за ними и не можешь противиться! Нет, Матильда! — Он скрипнул зубами. — Я знаю, что это — зло — и этого мне довольно! Мне нет дела до их спектаклей! Не вижу зла и не слышу зла!
— Но как же тогда вы можете знать, что это и есть зло? И что такое добро? Разве вы это знаете?
— Знаю! — его тусклое лицо разгорячилось. На морщинистом лбу проступили потные разводы. — Когда я лечу людей — это добро! Жизнь — это добро, а смерть — это зло! — Он рухнул в кресло, словно обессилев от этой речи.
— Значит, смерть — это зло? — Глаза Лилит. Губы Лилит. Её руки, летящие в танце. Кинжал, обтянутый ножнами фрака. Она сжимала её талию тонкими руками, она играла с ней, она возложила её на алтарь и вырвала сердце… Но она была согласна, она хотела этого, хотела… И она лежала в могиле и видела город, охваченный пожаром. И другое… Тёмный силуэт у фальшивого гроба. Вкрадчивый голос. Шарлотта… — Смерть — это зло? А они дают вечную жизнь. И красоту.
Не мне, не мне… «Мы собираем иную жатву»… Она старела, она умирала, а Лилит танцевала, как одержимая, и Шарлотта, смеясь, прикрывала веером губы…
— Не вечную жизнь, а вечную смерть! Они сами — смерть. Вспомни тех, кто погиб. Ты не знаешь, сколько людей находили мёртвыми в болотах и на кладбище. И всё для того, чтобы их прокормить, чтобы у них были силы плясать и морочить головы зевакам. Вспомни своего брата, Матильда!
«Они всё равно бы умерли… рано или поздно. Важно только то, что вечно». Лилит равнодушно ступает по безжизненным телам. И Шарлотта в объятиях, того, другого… Белые перчатки сжимают её плечи, а жадные губы тянутся к шее…
Шарлотта…
Шарлотта… — выдохнула она.
Это имя отозвалось во всём теле холодной и острой болью. Шарлотта. Тусклый цветок с чёрной сердцевиной, расцветший в ледяном дыхании Карнавала. Серая тень на оконном переплёте. Спящая красавица разбужена не тёплым поцелуем принца, а безжалостным уколом шипа. Алый мазок шарфа на шее. Разбуженная, но не к жизни, а…
Шарлотта. — Доктор встал неуклюже и прошёлся по комнате, разминая мясистые ладони. — Забудь о ней, дочка. Она такая же, как… они. Она мертва. И всегда была мёртвой. Она не человек, а мёртвая кукла.
Шарлотта?! Мертва?! — Матильда вскинулась, как от удара. И замотала что есть силы головой, тщетно пытаясь отогнать наваждение. — Нет. Вы не понимаете. Не знаете. В Шарлотте столько жизни, столько…
Да. — Доктор наклонился к ней. Ей в лицо дохнул кислый лекарственный запах. — Столько жизни, столько жажды жизни. Я знаю. Но разве не жажда жизни заставляет призраков цепляться за старые дома? Разве не она поднимает трупы из могил? Жизнь духа, Матильда… В Шарлотте слишком много духа — и слишком мало плоти. Её кровь кипит, но она ядовита.
