Недоуменное выражение появилось на его лице. Неужели он мог принимать такие дурацкие решения? Кстати, а насколько лоялен Ллойд? Это выражение в его глазах…
Внезапно он решил отбросить все это в сторону и полевитировать. После этого ему всегда становилось лучше. Он чувствовал себя сильнее, спокойнее, у него прояснялась голова. Он посмотрел на пустынное небо.
(Я есть, я есть. Я ЕСТЬ…)
Стертые каблуки его ботинок оторвались от поверхности солярия, замерли, поднялись вверх еще на дюйм. Затем на два. К нему пришел мир, неожиданно он понял, что сможет найти ответы. Все стало ясно. Во-первых, он должен…
— Слышишь? Они идут за тобой.
Он рухнул вниз при звуке этого нежного бесстрастного голоса. Удар пронзил все его тело от ног до щелкнувшей челюсти. Он заметался, как всполошившаяся кошка. Его вспыхнувшая было улыбка усохла, когда он увидел Надин. Она была в белой ночной сорочке — целые ярды прозрачного материала, окутывающего ее тело. Ее волосы, такие же белые, как и сорочка, повисли вдоль лица. Она походила на бледную безумную сивиллу, и Флегг испугался. Надин сделала осторожный шаг вперед. Она была босая.
— Они идут. Стью Редмен, Глен Бейтмен, Ральф Брентнер и Ларри Андервуд. Они идут, и они убьют тебя, как ласку, крадущую кур.
— Они в Боулдере, — сказал он. — Прячутся под кроватью и оплакивают свою мертвую негритянку.
— Нет, — бесстрастно возразила Надин. — Теперь они почти в Юте. Скоро они будут здесь. И они уничтожат тебя, как заразу.
— Заткнись. Убирайся вниз.
— Я пойду вниз, — сказала она, подходя к нему ближе, и теперь улыбалась именно она — эта улыбка наполнила его ужасом. Румянец ярости на его щеках расстаял, и его странная горячая энергия, казалось, ушла вместе с красками лица. Какую-то долю секунды Флегг казался невероятно старым. — Я пойду вниз… а скоро и ты последуешь за мной.
— Убирайся.
— Мы пойдем вниз, — улыбаясь пропела Надин, и это было ужасно. — Вниз, вн-н-н-и-и-и-з…
— Они в Боулдере!
— Они почти здесь.
— Спускайся вниз!
— Все, что ты сделал здесь, разваливается на части, а почему бы и нет! Плодоносная часть жизни дьявола всегда сравнительно коротка. Люди шепчутся о тебе. Они говорят, что ты позволил Тому Каллену уйти. Такой простой, умственно отсталый парень, но достаточно умный, чтобы перехитрить Ренделла Флегга. — Слова ее вырывались все быстрее и быстрее, почти мешаясь в презрительной усмешке. — Они говорят, что твои эксперты по оружию сходят с ума, а ты не знаешь, что это должно было случиться. Они боятся, что то, что он принесет из пустыни в следующий раз, будет уже для них, а не для людей Востока. И они уходят. Ты знаешь это?
— Ты врешь, — прошептал он. Лицо его было мертвенно-бледным, глаза выпучены. — Они не посмеют. А если бы они уходили, я бы знал.
Ее глаза поверх его плеча пусто уставились на восток.
— Я вижу их, — прошептала она. — Они покидают свои посты в тишине ночи, и твой Глаз не видит их. Они оставляют свои посты и бегут прочь. Команда рабочих вышла в составе двадцати человек, а вернулось восемнадцать. Дозорные не выполняют своих обязанностей. Они боятся, что баланс сил качнулся в другую сторону. Они покидают тебя, бросают, а те, кто остается, и пальцем не пошевелят, когда придут люди с Востока и разделаются с тобой раз и навсегда…
Оно щелкнуло. Что бы там ни было внутри него, оно щелкнуло.
— ТЫ ЛЖЕШЬ! — крикнул он ей в лицо. Его руки опустились ей на плечи, ключицы ее треснули, как карандаши. Он поднял ее тело высоко над головой в бледно-голубое небо пустыни и, приподнявшись на цыпочки, подбросил ее вверх, как до этого подбросил стакан. Он увидел широкую улыбку облегчения и триумфа на ее лице и неожиданную разумность в ее глазах и понял. Она заставила, вынудила его сделать это, каким-то образом понимая, что только он может освободить ее…
А она носила его ребенка.
Он склонился над низким парапетом, чуть не сорвавшись вниз, утратив равновесие, пытаясь вернуть назад невозвратимое. Ее ночная сорочка развевалась на ветру. Ухватившись за легкий материал, он почувствовал, как затрещала ткань, оставляя ему только обрывок, настолько прозрачный, что он видел сквозь него свои пальцы… как сон на грани пробуждения.
А затем она исчезла, пролетела прямо вниз, вытянув пальцы ног прямо к земле, сорочка волнами окутывала ее шею и лицо. Она не кричала. Она скользила вниз безмолвно, как дымящаяся сигнальная ракета.
Когда Флегг услышал непередаваемый, глухой стук ее падения, он, закинув голову в небо, завыл.
«Это ничего не меняет, ничего не меняет».
Обрывок ткани все еще был зажат в его руке.
Он склонился над парапетом и наблюдал, как сбегаются люди, словно иглы, притягиваемые магнитом. Или как черви к падали. Выглядели они такими маленькими, а он находился так высоко над ними.
Он будет левитировать, решил Флегг. Но прошло много, очень много времени, прежде чем его каблуки оторвались от поверхности солярия, а когда это произошло, то они парили всего лишь в полудюйме от цемента. Он так и не поднялся выше.
В тот вечер Том проснулся в восемь часов, но было еще слишком светло, чтобы пуститься в путь. Он ждал. Ник снова приходил к нему во сне, и они разговаривали. Разговаривать с Ником было так хорошо.
Том, лежа в тени огромной скалы, смотрел, как в темнеющем небе загораются звезды. Он подумал о картофельных чипсах и пожалел, что у него их нет. Когда он вернется в Свободную Зону — если ему удастся вернуться, — он будет есть их сколько душе угодно. Объестся чипсами. И будет наслаждаться любовью друзей. Вот о чем он так сильно тосковал в Лас-Вегасе, решил Том, о простой любви друзей. Люди Запада были довольно неплохими и прочее, но в них было так мало любви. Потому что они были слишком заняты своим страхом. Любовь плохо растет в том месте, где все пронизано страхом, точно так же как и растения плохо растут в том месте, где постоянно темно.
Только грибы и поганки вырастают большими и жирными в темноте, даже он знал это, да.
— Я люблю Ника и Франни, и Джека Эллиса, и Люси, — прошептал Том. Это была его молитва. — Я люблю Ларри Андервуда и Глена Бейтмена тоже. Люблю Стэна и Рона. Люблю Ральфа. Люблю Стью. Люблю…
Странно, с какой легкостью всплывали их имена. Там, в Зоне, он бывал счастлив, если мог вспомнить имя Стью, когда тот приходил в гости. Мысли Тома перешли на его игрушки. Его гараж, машинки, модели самолетов. Он часами играл с ними. Но он не знал, захочется ли ему так же сильно играть с ними, когда он вернется отсюда… если вернется. Все будет иначе. Это было печально, но, возможно, и к лучшему.
