— Как думаешь, из нее вырастет байкерша?
— Только об этом мечтаю, — ответила Джиа, не отрываясь от книжки.
Джек обещал Вики ленч на неделе весенних каникул в начальной школе, и она выбрала кафе «Харлей-Дэвидсон»[9]. Ей нравятся колеса и хром, а ему нравится, что сюда заглядывают одни туристы, что сводит почти к нулю шансы встретиться с кем-то знакомым. Джиа отправилась в качестве компаньонки, чтобы оба не вляпались в неприятности. Пришли вовсе не ради еды, которая лишь позволяла не умереть с голоду до обеда. Но для Джека присутствие двух главных в его жизни леди превращает любое место в «Цирк-2000».
— В самом деле, прекрасно, — заключила Джиа, уделяя каждой странице «Сиротки Энни» не больше двух секунд.
— Неужели так быстро читаешь? — усомнился он.
— Нет, я имею в виду художественное оформление.
— Оформление? Там же просто рисунки.
— Да, но что художник делает одними черными чернилами в маленьких беленьких книжечках! — Она восторженно тряхнула головой. — Композиция великолепная. — Закрыла книжку, взглянула на обложку. — Кто это сделал?
— Некий Гарольд Грей. Он придумал сиротку Энни.
— Правда? Я знаю Энни по спектаклю и фильму, а о нем почему-то никогда не слышала, работ не видела.
— Наверно, потому, что во времена твоего детства в Айове в местных газетах комикс не печатался. Он перестал выходить в конце шестидесятых, а после смерти Грея про Энни уже не стоит читать.
— Сколько всего выпусков?
— Дай подумать... Первые вышли в двадцатых...
— Ух ты! Сорок лет продолжались?
— Лучшие сделаны в тридцатых — сороковых. В той книжке, что у тебя, появился Пенджаб.
— Пенджаб?
— Да. Здоровенный индус. В фильме его Джеффри Холдер сыграл. Мне больше всего нравятся в «Сиротке Энни» персонажи вроде Пенджаба и Аспида — с Аспидом лучше не связываться. Этот самый Грей — настоящий американский Диккенс.
— Я и не знала, что ты любишь Диккенса.
— Со средней школы.
— Впрочем, я тебя понимаю, — сказала Джиа, снова листая книжечку. — Понятно всем слоям населения.
— Я никогда особо не задумывался о его искусстве.
— Задумайся. Хороший художник.
Джек поверил ей на слово. Джиа сама художница, для оплаты счетов выполняет коммерческие заказы вроде книжных обложек, журнальных иллюстраций, постоянно пишет для души, стараясь заинтересовать галереи, устроить выставку.
— Есть в нем что-то от Томаса Наста[10]. А у него кое-что позаимствовал Крамб.
— Из андерграунда?
— Именно.
— Ты знакома с подпольными комиксами? — удивился Джек.
Она взглянула на него:
— Когда речь идет о рисунках, я хочу со всем познакомиться. И тебя начну снова таскать на выставки.
Джек застонал. Она без конца его тянет на вернисажи, в музеи, он время от времени уступает, но почти ничего из увиденного удовольствия не доставляет.
— Если считаешь нужным. Только без залитых мочой стен и кирпичных штабелей на полу, хорошо?
— Хорошо, — улыбнулась Джиа.
Он заглянул в бездонные, до сумасшествия голубые глаза. Один взгляд на нее приводит его в трепет. Блещет тут, как драгоценный камень. Двое мужиков у окна то и дело поглядывают. Нечего их упрекать. Сам бы целыми днями смотрел. Почти без косметики — нет нужды, — все настоящее. При высокой влажности светлые волосы вьются, стрижка короткая, поэтому за ушами вспархивают пушистые крылышки. Она их терпеть не может, а ему нравится. Сейчас крылышек целая стая. Протянул руку, поправил перышко.
— Ты чего?
— Просто хотелось до тебя дотронуться. Убедиться, что настоящая.
Джиа улыбнулась своей бесподобной улыбкой, взяла его за руку, легонечко прикусила указательный палец.
— Убедился?
— На данный момент. — Джек поднял палец со следами зубов, погрозил. — Учти, это мясо. Ты же новоиспеченная вегетарианка.
Успел отдернуть палец перед новым укусом.
— Никакая я не вегетарианка. Просто отказалась от мяса.
— Из религиозных соображений? Или из злого умысла против овощей?
— Да нет... У меня в последнее время пропал аппетит ко всему, что самостоятельно бродит вокруг, прежде чем оказаться в тарелке. Особенно в том же виде, как при жизни.
— Например, индейка?
— Перестань, — скорчила она гримасу.
— Или, еще лучше, голубь.
— Продолжать обязательно? Кстати, каждый, кто в этом городе ест голубей, должен знать, что кушает манхэттенских птичек.
— Ладно тебе.
— Будь уверен. — Она перешла на конспиративный шепот: — Как только заказал голубя, на крышу посылают парня с сачком, через пару минут подают.
Джек рассмеялся:
— Точно так же, как с меховой шубой?
— Пожалуйста... не будем сегодня говорить о шубах. Наконец наступает весна и праздные шубовладельцы сдают их на хранение до конца года.
— Господи Исусе, запрещено говорить о шубах, голубях, прессованной свинине... Не остается приятных тем для беседы.
— Есть у меня приятная тема, — возразила она. — Предлагаю побеседовать о твоем отце.
— Мой черед сказать «стоп».
— Перестань. Я с ним никогда не встречалась, но не может он быть так плох, как ты изображаешь.
— Он совсем не плохой, но жутко приставучий. И остановиться у меня не может. Ты же знаешь мою квартиру.
— Арсенал на Сто шестьдесят восьмой улице, — кивнула Джиа.
— Правильно. Я ж не могу все оттуда убрать. Некуда перевезти. Вдруг он что-нибудь обнаружит...
— Как я обнаружила?
Джек кивнул.
— Помнишь, что после этого было?
К тому моменту они пробыли вместе недолго. Он представился ей консультантом по вопросам безопасности. Она решила немножко помочь, взялась за весеннюю уборку и наткнулась на схрон в антикварном секретере с двойным дном. Дело едва не кончилось катастрофой. Хотя теперь они снова вместе, еще сильней сблизившись, Джек до сих пор с содроганием думает, что чуть-чуть не потерял Джиа и Вики. Это главные в его жизни люди, якоря, привязывающие к реальности.
— Мой отец — добропорядочный представитель среднего класса, уже считающий неудачником своего сына. Не хочется, чтоб он вдобавок считал его помешанным на оружии. Или понял, что сын ему врал столько лет, рассказывая, будто занимается наладкой электроприборов.
Джиа с улыбкой качнула головой:
— Джек, ты неподражаем. Всю свою взрослую жизнь стараешься оборвать всякую связь с обществом и по-прежнему жаждешь отцовского признания.
— Ничего я не жажду, — пожалуй, слишком категорически возразил он. — Просто папа хороший человек, поистине заботливый родитель, поэтому не хочется предстать в его глазах неудачником. Плевать, что любой другой обо мне думает, разумеется исключая присутствующих. Однако, будь я проклят, это же мой отец! Разве можно, чтобы он пришел к заключению, будто потерпел со мной провал?
