— Точно! — воскликнула, наконец, Варвара Тимофеевна, — там! Еще мне рукой помахала.
Она смущенно повела плечиком.
— И была она, уж извините, Юрочка, не одна…
— Как не одна? — напрягся капитан, — вы ж говорили…
— Я говорила, что без этих вот, — пояснила Варвара Тимофеевна. — А с ней человек был. Держал ее под ручку. Вежливо так…
Капитан помрачнел.
— Ну ладно, — сказал он сквозь зубы, глядя на Шендеровича с непонятной укоризной, — все ясно.
И начал выбираться из-за столика.
— Погодите-погодите, — забеспокоился Шендерович, — что вам ясно? А как же с нами? А мы?
Капитан вновь выпростал запястье из-под манжеты и демонстративно взглянул на часы.
— Что — вы? — очень вежливо спросил он.
— Нас обокрали! — завопил Шендерович, тоже вскакивая из-за стола. — Избили!!! Вот, они, доказательства — на лицо! Вот!
Он сгоряча тыкнул пальцем в фонарь под глазом и болезненно застонал.
— Обокрали, так обращайтесь в полицию, — отрезал капитан, — Я-то тут причем? Господи, да за что ж мне это? Что ни рейс, то полные лохи…
И он, гордо расправив плечи, направился к выходу из салона. Шендерович припустил, было, за ним, но передумал и, горько махнув рукой, плюхнулся обратно за столик.
— Полный аллес, — уныло сказал он. — Алка, гадюка… Это ж он из-за нее озверел! Ну о чем она думала, лисица эта японская? Променять такого капитана на какого-то турка. К утру вернется, убью ее, моллюску голоногую. А вот нам что делать? Что делать, друг Гиви?
Он щедро плеснул в бокал из-под пива остатки коньяка.
— Миша, — робко сказал Гиви, — я кушать хочу.
— А хрен тебе, — злорадно отозвался Шендерович. — Денежек-то нет! Тю-тю денежки!
— Так я его накормлю, Мишенька, — успокоила Варвара Тимофеевна, — сейчас накормлю. Валечка! Солнышко! Что у тебя там есть на ночь глядя?
— Ничего нет, — мрачно сказала девушка в белой наколке, брезгливо оглядывая Гиви.
— Ну тогда яишенку им сделай. С помидорчиками. Буженинки там нарежь… Уж ты постарайся, золотко.
Девушка, не говоря ни слова, развернулась, нахально вильнув перед носом у Гиви коротким подолом, и направилась в подсобку.
— А ты пока тоже выпей, Яни. Или как там тебя?
— Изначально он — Гиви, — признался Шендерович.
Варвара Тимофеевна прикрыла рот ладошкой и в ужасе посмотрела на Шендеровича.
— И этот с ума стронулся, — печально констатировала она.
— Ни боже мой, — уверил Шендерович. — Повороты судьбы, мамочка. Извивы рока. Что такое имя?
— То что в паспорте, — твердо сказала Варвара Тимофеевна.
— Паспорт, — здраво заметил Шендерович, — величина переменная.
Вот— вот! -тем временем молча печалился Гиви. — Что у меня есть?Даже имени нет. Избили, как мальчишку, деньги отобрали, кинжал, игрушку новую — отобрали… Все отобрали, а девушка сама ушла. И правильно сделала, что ушла — зачем такой нужен?
— Для друзей — Гиви, — тем временем интимно пояснял Шендерович, — для посторонних — Яни. А для недругов… для недругов он страшен…
— Ну-ну, — покачала Варвара Тимофеевна головой, — сложно как у вас! Все равно… Гиви, Яни, какая разница? Главное, наш он, русский! А потому покушать ему нужно… да и выпить еще невредно — вон, с лица совсем спал!
Она поглядела в печальные, собачьи глаза Гиви.
— Ромочка, налей ему.
— Сей момент, — сонно отреагировал бармен, покорно откупоривая очередную бутылку.
— А мне чаю покрепче.
— Сей момент!.
Нежный прохладный ветер с Босфора, теплый бархатный ветер с Принцевых островов, жаркий, жасминовый, душистый ветер из сонных стамбульских садов по очереди заставляли вздрагивать и трепетать впечатлительные занавески в салоне, ах, мечтающие о том, чтобы сорваться с привязи и улететь далеко-далеко, туда, где не подают салаты и яичницу, не проливают пиво на скатерть, а парят на белых батистовых крыльях в угольном небе невесомые дочери воздуха…
— Бедный Юрочка, — жалостливо вздохнула Варвара Тимофеевна, подперев щеку рукой, — Расстроился человек! Уж так ему Аллочка понравилась… Так что случилось, Мишенька, голубчик? Кто ж вас так обидел?
— Лысюк, — мрачно проговорил Шендерович, с вожделением глядя на подплывающую яичницу с которой подмигивали красные глаза помидоров, — зуб даю, Лысюк.
— Ты маньяк, — Гиви придвинул себе тарелку с яичницей и на всякий случай заслонил ее от Шендеровича локтем, — у тебя навязчивая идея… Это, Миша, у врачей даже как-то называется.
— У врачей это называется абзац, — сказал Шендерович, яростно кромсая ножом свою порцию куриных зародышей, — причем полный абзац.
— Это он о чем? — шепотом обратилась к Гиви Варвара Тимофеевна, видимо посчитав на данную минуту Гиви более вменяемым.
— Конкурент какой-то, — пожал плечами Гиви. Ему было не до того. Он кушал.
— Какой-то? — вскинулся Шендерович, — какой-то? Я ж тебе говорил.
— Да-да, — согласился Гиви, — слышал. Между вами мистическая связь.
— Я бы на твоем месте не относился к этому столь небрежно, — укорил Шендерович, поглощая яичницу, — ибо зримый мир есть покров. И отдернув этот покров, мы узрим колеса судьбы. А в колесах судьбы есть, знаешь ли, оси, и они жестко закреплены, по законам, я извиняюсь, вульгарной механики — в результате две точки на ободе, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга, оказываются неразрывно связаны при помощи какой-то паршивой палки. И вообще, если ты не пьешь свой коньяк, то лучше отдай его мне.
История, рассказанная Шендеровичем Михаилом Абрамовичем, или О частном приложении закона сохранения всеобщего счастья в природе
Он пришел к нам в седьмом классе. Тихий такой. Привела его, как помню, учительница математики, она у нас классной была. Боренбойм, кажется, была ее фамилия, но это как раз несущественно. Звали ее Морковка, потому что рыжая была. Перед уроком привела, за ручку, что характерно, и он, что опять же характерно, ей это позволил. Поставила перед классом, знакомьтесь, говорит, это Марик Лысюк, он будет у нас учиться.
А он стоит, с портфельчиком, в очках, галстук пионерский на бок съехал. Приличный такой мальчик, одним словом, стоит, и только глазами из под очков так — зырк! зырк!
Мне он уже тогда не понравился.
Посадили его ко мне, потому что Жорка Шмулькин как раз болел. Садится, вежливо говорит «здасьте», достает из портфеля книжечки, тетрадочки — я его так, по дружески, пихнул локтем в бок, а он нет, чтобы меня обратно пихнуть, или учебрником по голове приложить — сидит и глазами лупает.
Как раз урок начался. Меня к доске вызвали. Математику я не то, чтобы любил, но сек в ней неплохо, надо сказать. А тут, словно помрачение какое-то нашло — учил ведь, знал, что спросят, так нет! Стою перед классом, как полный придурок, глазами лупаю — словно от него заразился. Морковка говорит — да что с тобой, Миша? Не учил, что ли?
