Он помолчал, ожидая вопросов, и, не дождавшись, продолжил:
— Крупных змей с хорошим ядом сейчас в пустыне немного и становится год от года все меньше. Вы говорите — кто-то выбрасывал их в городе? — Он нервно качнул головой. — Ни один змеелов такого не сделает. Змея — это наш капитал. И после того, как у нее выбран яд, ее обязательно отпускают на то место, где она жила и где ее со временем можно будет найти. — Он покосился на лежавшую на краю стола кассету. — Скажу вам, чего вы, возможно, не знаете — змееловов совсем не мало, спрос на яд растет, а змей совсем немного. Пустыня поделена, каждый работает на своем участке и не обидит там даже змееныша.
— Хорошенькое дело, — сказал Фолби, — не так уж, значит, и пустынна наша пустыня?
— Не так уж. Теперь еще один важный момент. Змея долго набирает яд — три-четыре недели. Значит, если бы какой-то дилетант, взяв яд, выпустил змей в городе, они поначалу бы не были смертельно опасны для человека.
— А разве змея не может накопить яд, проживая на городских газонах, в траве, кустарниках? — спросил Гамильтон.
— Может, но странно, что ни одна из них не была обнаружена за это время.
— Почему странно, ведь, побывав в руках у человека, они могли быть напуганы и где-нибудь таиться?
— Вот это вряд ли. Претерпев насилие, гремучая змея становится очень злой, подвижной, в особенности, в чужом, враждебном для нее месте. Кроме того, можете мне поверить, она прекрасно ориентируется, хотя никто не знает как. Змеи стали бы прорываться к себе, в пустыню.
Гамильтон встал из-за своего стола и направился к другому, за спиной змеелова, где в прозрачных целлофановых пакетах лежали обугленные скелеты.
— Подойдите-ка сюда. Вас это может заинтересовать.
Тот встал и, разминая ноги, направился было к столу, но неожиданно замер:
— Боже…. что это?… Кто это сделал? — проговорил он, оглядываясь назад на полицейских.
Гамильтон заметил в его лице нечто новое, похожее на растерянность.
— Они, что, представляют интерес для гурманов? — спросил он застывшего посреди комнаты человека.
— А? — через несколько секунд переспросил тот.
— Их едят?
— Не думаю. То есть индейцы их раньше ели, и мне самому один раз пришлось попробовать…, — человек продолжал смотреть на обугленные скелеты как загипнотизированный. Потом скривил болезненно губы и повернулся к Гамильтону: — Но если бы какие-то клубы гурманов заказывали их, уж я-то за столько лет работы слышал бы о таком.
Он снова посмотрел в ту сторону:
— Постойте! Взгляните, если бы их готовили в пищу, то наверно бы расчленили — порезали поперек на куски. А скелеты целые. Что же их целиком от головы до хвоста глодали?
* * *
За окном давно царил вечер, скоро нужно было заканчивать работу и закрываться.
— Зайди, пожалуйста, Энн, — попросил ее отец по селектору.
В его кабинете торчал Барток. Видимо, разговор между ними подошел к концу, и оба были очень довольны, потому что их смех она услышала еще прежде, чем вошла.
— Ты, конечно, не видела мой сегодняшний вечерний выпуск? — Барток протянул ей сложенную вдоль газету.
— Да я никаких твоих выпусков не читаю, — она небрежно развернула газету и сразу наткнулась на огромный заголовок: «НАШЕСТВИЕ ГРЕМУЧИХ ЗМЕЙ НА ГОРОД», и ниже, но тоже крупным шрифтом — «ДЕТИ, СТАРИКИ И СОБАКИ — ТОЛЬКО ПОЛИЦЕЙСКИЕ НЕУЯЗВИМЫ, НАВЕРНО ПОТОМУ, ЧТО ДЕРЖАТ СЕБЯ ОТ ЭТОГО ПОДАЛЬШЕ».
— Ну как? — довольно осведомился Барток.
— Круто подано, а? — тоже с очень довольным выражением вставил отец.
Она тут же швырнула газету на стол.
— И вы для этого меня позвали?
— Нет, Энн! — отец встал и снова, развернув газету, показал ей фотографию чего-то похожего на одноствольное охотничье ружье, но с очень странным обрезанным стволом. — У Эдда гениальная идея, — отец постучал пальцем по фотографии, — эта штуковина бьет дробью и с пятнадцати метров разносит в клочья любую мишень. Каждый не умеющий стрелять человек может спокойно прибить гремучку даже не целясь! Я уже сделал заказ на оптовую партию в сорок тысяч штук, вот почему нам полезно, чтобы публика была слегка подогрета газетными новостями. К тому же, мы не сделаем этим ничего дурного, — он развел руками с выражением наивной простоты на лице, — разве плохо будет, если люди лишний раз подстрахуются?
— Все равно неприятно зарабатывать на несчастьях, папа.
Мистер Тьюберг выразительно изогнул брови, демонстрируя, что он и сам этому не рад, а Барток попросту хмыкнул и поспешил проститься.
* * *
Они так славно обо всем договорились со стариком Тьюбергом, что просто хотелось петь. Но прежде необходимо было заскочить в редакцию.
Там, за плотно закрытой дверью своего кабинета, Барток провел короткое, но очень важное совещание с двумя помощниками — ответственным секретарем редакции и еще одним особо доверенным сотрудником.
Речь шла о завтрашнем утреннем выпуске.
На столе уже лежала фотография мертвого пса, принадлежавшего родственнику секретаря и почившего в соседнем городе от какой-то случайной болезни. Очень выразительное цветное фото — серый с черными пятнами охотничий пес лежал на усеянной желтой листвой траве с окаменело вытянутыми лапами и судорожно сжатыми веками. Ощущение возникало печальное, и Барток остался доволен.
— Отлично, — заявил он, — это на сто процентов годится! Теперь, вот какой должен быть сопроводительный текст: «… верный пес не позволил змее проникнуть в дом и вот, бедняга, поплатился.»… А дальше, повышая тон: «Дескать, до чего в родном городе дожили! Ну ладно, сегодня спасла несчастная собака, а завтра кто?!»
Секретарь одобрительно хмыкнул.
— Теперь об этом мальчугане, — Барток взглянул на другого сотрудника, — кем он тебе приходится?
— Родным племянником.
— Твердый парень, не подведет?
— Можешь не сомневаться — лгун прирожденный!
— Отлично, тогда значит напишешь примерно так: «Мальчик выбежал утром делать зарядку, а в кустах — змея, и на него! Смелый мальчуган бросился в дом, схватил со стены отцовскую винтовку, но не попал, а змея, не будь дура, немедленно убралась. А если б парень палил из дробовика», — Барток довольно развел руками, — «которые как раз с утра завезли в магазин мистера Тьюберга… Причем недорого… Особенно для тех, кто ценит свою жизнь!» Все поняли, ребята? Ну действуйте, а я на заслуженный отдых.
— Нет, варит у него голова, — уважительно проговорил секретарь, когда за Бартоком закрылась дверь.
— Варит, — согласился сотрудник, — … на пакости.
И оба засмеялись.
